Рой Медведев - К суду истории. О Сталине и сталинизме

Характерная для культа личности непримиримость проявлялась в уничтожении огромного количества книг, неугодных режиму Сталина. При Сталине не сжигали книг на площадях. Десятки миллионов книг сжигалось по ночам на свалках, отправлялось на бумажные фабрики в качестве макулатуры. Были изъяты не только все книги «врагов народа», но и все те книги, в которых упоминались в положительном смысле имена этих уничтоженных Сталиным людей. Даже журналы и газеты старых лет издания уничтожались или сдавались на «спецхранение», т. е. становились доступными для немногих. Из научного общения были изъяты крайне важные работы, преемственность развития научных идей нарушалась.

Крайне уродливый характер приняла в послевоенные годы борьба за научно-технический приоритет. Этот вопрос рассматривался в плане соперничества наций, у многих народов оспаривался приоритет на сделанные в других странах открытия и изобретения.

Большинство связей советских ученых с учеными других стран было прервано. Советские ученые почти перестали принимать участие в международных конгрессах и симпозиумах. Подобная изоляция приносила большой вред и нашей стране, и нашей науке, которая стала заметно отставать от мировой и не могла использовать ее научный потенциал на благо советского народа.

О ВЛИЯНИИ КУЛЬТА СТАЛИНА НА ИСКУССТВО И ЛИТЕРАТУРУ

При всех своих недостатках и ограниченности советская литература и искусство развивались в 20-е и в начале 30-х годов сравнительно быстро. Показателем этого развития в литературе может служить Первый съезд писателей в 1934 году, на котором преобладали настроения оптимизма. Все изменилось после 1936 года. Конечно, самым большим несчастьем были массовые репрессии среди деятелей культуры. Погибли не только люди, были изъяты из арсенала культуры и все созданные ими произведения. Но политический террор изменил условия работы и для тех, кто остался на свободе.

Нетрудно показать, что и в 1936 – 1953 гг. в нашей стране было создано немало крупных произведений литературы и искусства. Но общие темпы развития культуры резко замедлились, это развитие приобрело односторонний характер.

Пагубное влияние сталинского режима на культуру происходило по многим линиям. Мешала всестороннему развитию литературы и искусства примитивно толкуемая концепция «социалистического реализма», под которую было трудно подогнать многие крупные произведения советских писателей и художников. Ничем не оправданные ограничения появились не только в отношении содержания, но и в отношении формы художественных произведений.

Был искажен принцип партийности литературы и искусства, выдвигая который, Ленин вовсе не исключал возможности развития различных методов и направлений в области художественного творчества. Но в годы Сталина партийность литературы и искусства трактовалась как обязанность писателей и художников подчиняться решениям партийных инстанций. Деятели культуры должны быть «солдатами партии» в самом примитивном смысле этого слова. За ними не признавалось права самостоятельно изучать и анализировать действительность. Многие ценные произведения, которые трудно было подвести под понятие «партийные», не увидели свет во времена Сталина. В качестве примера можно указать на значительную часть творчества М. Булгакова, А. Ахматовой, Б. Пастернака, А. Платонова и др.

Типичным явлением в сталинские годы стало вмешательство некомпетентных, но обладающих властью людей в дела литературы и искусства. Известно, что еще в июне 1925 года ЦК ВКП(б) в специальном решении подчеркивал, что в литературных делах надо проявлять «величайший такт, осторожность, терпимость», «изгонять тон литературной команды, всякое претенциозное, полуграмотное и самодовольное комчванство». «Партия, – говорилось в постановлении, – должна всемерно искоренять попытки самодельного и некомпетентного административного вмешательства в литературные дела» [823] .

Это постановление, однако, давно уже не выполнялось. В отношениях партийных верхов с литературой не было никакого такта, никакой осторожности и терпимости. Для «одобрения» произведений литературы и искусства была создана сложная бюрократическая система, включавшая большое число чаще всего некомпетентных цензоров и администраторов. Бесцеремонно и грубо вмешивался в дела литературы и искусства и сам Сталин.

Как писал в своей книге «О товарище Сталине» Ем. Ярославский, Сталин не только любил читать произведения русской, советской и западной литературы, он и сам сочинял «в молодости хорошие стихи», которые печатались в газете «Иверия» за подписью «Сосело». К счастью, Сталин не был все же объявлен еще и величайшим поэтом современности. Однако он оставил весьма заметный «след» в советской литературе и в искусстве.

Во многих случаях именно замечания Сталина решали судьбу того или иного произведения, а иногда самого писателя или художника. Так, например, Сталин запретил представление пьесы Афиногенова «Ложь», которую репетировали 300 театров. Сталину не понравилось то, что героиня пьесы очень остро говорила о той лжи, которая проникла в нашу жизнь, о нестойкости убеждений у многих коммунистов [824] . Известно, что М. Горький высоко оценил пьесу М. Булгакова «Бег». Однако Сталин отрицательно отозвался о «Беге» и «Багровом острове», а в письмах В. Билль-Белоцерковскому высказал неожиданное и странное суждение, что автор «Дней Турбиных» ни в какой мере не повинен в успехе своей пьесы. И в результате как «Бег», так и большинство других пьес Булгакова были запрещены к постановке [825] . Не без личного вмешательства Сталина была запрещена и опера Д. Шостаковича «Катерина Измайлова» («Леди Макбет Мценского уезда»), которая в течение двух лет с успехом шла в ряде театров, в том числе в Москве и Ленинграде. Однако Сталину не понравилась музыка Шостаковича, и опера была снята со сцены театров. По указанию Сталина снимались с постановки или запрещались к переизданию многие классические произведения. Так, например, перед отъездом в Париж на гастроли МХАТу было запрещено ставить «Бориса Годунова». В «покаянном письме» в июле 1937 года в адрес Сталина снятый с работы директор театра М. Аркадьев перечислял следующие сомнительные моменты трагедии Пушкина, на которые ему было указано «свыше»: недопустимость противопоставления панской Польши убогой России, а также тот факт, что «Дмитрий не дан Пушкиным(?!) тем, кем он был, – агентом иностранной интервенции». «Во всей работе над „Борисом“, – сообщает автор письма, – мы обязательно проводили именно эти указания... с тем чтобы показать правительству и, в случае утверждения, показать на гастролях» [826] .