Рой Медведев - К суду истории. О Сталине и сталинизме

После оглашения заявления заграничной организации меньшевиков подсудимые по предложению Крыленко выступили с опровержением этого заявления и еще раз подтвердили свои прежние показания. Через несколько дней все 14 подсудимых были приговорены к лишению свободы на срок от 5 до 10 лет.

ФАЛЬШИВЫЙ ХАРАКТЕР ПОЛИТИЧЕСКИХ СУДЕБНЫХ ПРОЦЕССОВ 1928 – 1931 гг.

К сожалению, даже после XX и XXII съездов КПСС во многих книгах, статьях и учебниках по истории партии вопрос о политических судебных процессах 1928 – 1931 гг. излагался примерно так же, как это делалось 50 – 60 лет назад. Писать подобным образом можно было лишь при крайне некритичном отношении к материалам и документам, которые открыто публиковались в СССР в 1928 – 1931 гг. и знакомство с которыми не составляет большого труда [272] .

Следует сказать, что при внимательном чтении этих протоколов суда, обвинительных заключений, речей прокуроров и защитников создается твердое убеждение в сознательной фальсификации большей части материалов обвинения.

В деле Промпартии неувязки начинаются с обвинительного заключения, в котором говорится, что руководство Промпартии состояло из бывших крупных промышленников или людей, занимавших высокооплачиваемые командные должности в дореволюционной промышленности. Однако, как выяснилось на суде, ни один из восьми обвиняемых не был капиталистом или даже сыном капиталиста. Все происходили из семей ремесленников, крестьян, служащих, небогатых помещиков. В частной промышленности работали до революции только трое, причем Ларичев всего три года. «Одна из исходных причин создания контрреволюционной организации, – говорилось в обвинительном заключении, – это политические убеждения старого инженерства, колебавшегося обычно от кадетских до правых монархических убеждений». Но и это положение не получило подтверждения на процессе. Из восьми подсудимых только Федотов примыкал раньше к кадетам. Остальные мало интересовались политикой, а некоторые состояли в прошлом в РСДРП. Даже Крыленко вынужден был характеризовать некоторых обвиняемых как «политически безыдейных людей, для которых вопросы политики никакой роли не играют». Как указывалось далее в обвинительном заключении, политические настроения обвиняемых «подкреплялись разницей в деловом и бытовом положении инженеров до и после революции; естественным недоверием Советской власти к инженерству». Однако из материалов процесса видно, что все обвиняемые занимали до ареста крупные посты, так что трудно говорить в отношении этих людей о недоверии. Материальное положение большинства обвиняемых было к моменту ареста лучше, чем до революции. Вообще вопрос о мотивах «вредительской деятельности» лидеров Промпартии оказался к концу процесса совершенно запутанным. Перечеркивая сказанное ранее, Н. Крыленко в заключительной речи заявил: «Никаких идей, даже внутренней убежденности у них не было и нет и не может быть, ибо вы видели цену, за которую все делалось… лишенные какой-либо идеологической опоры, они шарахнулись в лагерь прямой контрреволюции и как наймиты за деньги стали работать, отказавшись, по существу, от всяких претензий на идеологическое руководство и политическую устойчивость… Рамзин не из тех людей, которые за идею бескорыстно работают. Болтовня, что он не получал за это денег».

Подобное заявление задело Рамзина, так как оно, по-видимому, противоречило заранее согласованному сценарию, и он в своем последнем слове стал возражать Крыленко. «Можно ли было, – сказал Рамзин, – из-за денежных расчетов, из-за приработка 10 – 20 – 30% к жалованью рисковать головой, идти на предательство, измену, вредительство? Я думаю, что никто не поверит этому… Что я мог ожидать от перемены власти? Ничего лучшего, во всяком случае, потому что я имел в Советском Союзе то, о чем редко заграничный ученый может мечтать как в смысле материальной обстановки, так и в смысле исключительной благоприятности научной обстановки, в которую я был поставлен».

Много нелепостей и противоречий можно обнаружить и в показаниях обвиняемых. Так, например, Рамзин говорил, что белоэмигрантские организации устроили ему встречу с руководителями французского генерального штаба, которые ознакомили Рамзина не только с общими решениями Франции о скорой интервенции, но и с оперативными планами французского командования. Рамзину якобы сообщили направления главных ударов французского экспедиционного корпуса и союзников, места высадки десантов, сроки нападения на СССР и т. п. Ясно, однако, что никакой генеральный штаб не стал бы посвящать Рамзина в конкретные планы интервенции, даже если бы такие планы существовали.

Вообще уже для условий конца 20-х гг. являлась крайне сомнительной сама возможность создания на территории СССР подпольных партий, объединявших тысячи членов, со своими центральными комитетами, рассылающими на места письменные директивы и инструкции, имеющими прочные связи с западными посольствами в Москве и заграничными центрами. Кстати, на описываемых нами процессах следствие открыто заявляло суду, что оно не располагает вещественными уликами и документами всех этих подпольных партий. О всякого рода директивах, воззваниях и инструкциях обвиняемых партий, о резолюциях и протоколах заседаний говорилось на процессах немало, но ни один из подобных документов не был представлен суду и общественности. Следствие объявило, что подсудимые успели уничтожить перед арестом все документы. «Проанализируем дальше тот же вопрос, – говорил в заключительной речи на процессе Промпартии Н. В. Крыленко, – какие улики могут быть? Есть ли, скажем, документы? Я спрашивал об этом; оказывается, там, где они были, там документы уничтожались… Я спрашивал: а может быть, какой-нибудь случайно остался? Было бы тщетно на это надеяться» [273] .

Крыленко пытался доказать, что и без документов суд может вынести приговор, опираясь на «чистосердечные показания и признания» обвиняемых. Но почему подсудимые, зная об отсутствии улик, были столь чистосердечны и откровенны? Ведь сам Крыленко в той же речи заявил: «На слово верить гражданину Рамзину и всем остальным, несмотря на их заявления о чистосердечном раскаянии, я не могу и не верю». Трудно было в данном случае обвинению свести концы с концами.

В обвинительном заключении говорилось, что Промпартия планировала назначить на пост министра промышленности и торговли в будущем русском правительстве П. П. Рябушинского, бывшего крупного русского капиталиста, и что с ним об этом в октябре 1928 г. вели переговоры Рамзин и Ларичев. Но после публикации обвинительного заключения многие иностранные газеты сообщили, что П. П. Рябушинский умер еще до 1928 г. и что за границей живут лишь его сыновья. Пришлось на ходу неуклюже перестраиваться. Рамзин, который уже показал, что встречался в Париже с Рябушинским, должен был дать новые пояснения.