Михаил Богословский - Дневники. 1913–1919: Из собрания Государственного Исторического музея

14 июля. Пятница. День очень холодный. Утром + 7°. Довольно много удалось написать из биографии. Много также поработал над рубкой дров. Вечером разговор с о. Аркадием, ходили по дорожке перед дачами. К разговору присоединился проходивший мимо почтенного вида крестьянин, что-то относивший на пристань и затем вернувшийся. Он стоит за «поравнение» земли, но не знает, что такое «социализация», и думает, что это значит «правда на земле». Вот ведь, как эти понятия преломляются в крестьянских головах, а наш собеседник зарекомендовал себя весьма неглупым и начитанным в Святом писании человеком. Он очень восставал против уездных и губернских земств, которые обходятся очень дорого и разоряют крестьян, и проектирует «окружные» земства для округа из 4–5 волостей. Известия в газетах удручающие. Паническое бегство. Опубликован закон о смертной казни и военно-революционных судах (не понимаю, что значит здесь этот эпитет; ведь они все-таки должны действовать по закону)173. Министру внутренних дел предоставлено право приостанавливать газеты174. Чем же этот порядок отличается от старого?

15 июля. Суббота. У меня был почтовый день. Я написал Г. В. Сергиевскому, в Академию, отправил бандероль Фирсову. Ездил в Песочное на почту, где получил письмо от С. К. Богоявленского и 500 р. денег от него же. Эта поездка расстроила мои «утренние занятия», так что был отдых от них, за который несколько грызет меня совесть. Стоит все время холод. Приходится согреваться рубкой дров. В газетах с войны безотрадные вести; отступление все продолжается. Об этих печальных делах мы беседовали вечером с заходившим к нам директором Ломжинской гимназии В. Ф. Силиным.

16 июля. Воскресенье. Ездили к Щукиным, несмотря на совершенно осеннюю дождливую погоду, и были отменно угощены; были редкости по теперешнему времени: пирог и пирожки из белой пшеничной муки, каких давно не приходилось видеть. У Щукина трое племянников, один офицер и двое нижних чинов. Беседовали о войне и о политике. Пленный австрийский поляк, который нас вез, осуждал нас за упадок дисциплины в армии, за новые правила в армии, позволяющие солдату не отдавать честь офицерам и т. п. И он был прав.

Я дал ему за его труды 2 рубля; он очень расчувствовался и по польскому обычаю поцеловал у меня руку. Мы вернулись около 8 часов. Моросил мелкий осенний дождь, было сыро и темно. Остаток вечера мы провели при лампе, затопив (в середине июля!) печь, что придавало нашему жилищу уют. В «Русских ведомостях» сильные и резкие, и очень основательные статьи против Советов рабочих etc. депутатов и повинующегося им социалистического министерства. Да, повиноваться ему следует, иначе будет полный распад и анархия; но доверять ему нельзя. Повиновение диктуется сознанием долга, а доверие – это чувство веры, не зависящее от нашей воли.

17 июля. Понедельник. Социалисты чувствуют, что потерпели крах на войне, и сдаются перед кадетами, прося последних войти в министерство. Кадеты ставят 7 условий, которым нельзя не сочувствовать и, между прочим, удаления из министерства Чернова, с которым они работать не могут175. Удалению этого прохвоста, чуть было не развалившего всего нашего землевладения, подобно тому, как Керенский развалил армию, следует очень порадоваться. Я все же никак не ожидал, что социализм обанкротится так скоро, как это случилось. А каковы результаты этого опыта – ужасно сказать. В области юстиции – полное отсутствие безопасности, разбои и грабежи, воровство, какого не видала Россия. Дело начато Керенским, выпустившим каторжников в первые же дни революции, и продолжено его достойным преемником Переверзевым, устремившим всю свою энергию на месть слугам старого порядка и совершенно не заботившимся о его прямой задаче: безопасности страны. Сентиментальничанье этих адвокатов с уголовными элементами привело к невероятному росту преступности, которая стала вызывать самосуды толпы, инстинктивно хватающейся за это последнее средство самосохранения, когда она чувствует, что государственный суд никого не оберегает. В военном деле: декларация прав солдата, уничтожение дисциплины, развал армии, не так еще давно показывавшей чудеса храбрости, даже при отсутствии оружия, как в 1915 г., уход наиболее видных и талантливых вождей и небывалая ужасная катастрофа под Тарнополем, стоившая нам двух армий176, и только ли двух! Вот к чему привела ваша деятельность, создатели «самоуправления армии». Для постов министров финансов и торговли социалисты так и не могли найти кандидатов. Почта и телеграф распустились так, что «товарищ Церетели» принужден издавать приказ об исполнении обязанностей азбучного содержания, но кто ж его будет слушать!177 О железных дорогах и говорить нечего – тут положение мало изменилось, потому что было и раньше так плохо, что не могло быть хуже. Все же начались угрозы забастовкой, неповиновение начальникам дорог со стороны каких-то «исполнительных комитетов» и т. д. Переговоры с кадетами еще не кончились. Кадеты теперь, разумеется, войдут в министерство властно – да и давно пора власти быть властью. Ленин бежал в Германию178. «Товарищи» большевики и меньшевики, заседающие в разных «советах депутатов», его прикрыли, а министерство юстиции во главе с фигурантом Ефремовым было, конечно, бессильно его поймать. Впрочем, и к лучшему. В тюрьме он казался бы мучеником для его приверженцев; на суде присяжных неизвестно, достаточны ли были бы против него доказательства – а бежав в Германию, он доказал сам, с не оставляющей сомнений убедительностью, что он действовал как немецкий шпион на немецкие средства. Но его приятели продолжают заседать в «советах депутатов» и править Россией. Что же значит устранение одного Ленина, когда остаются еще их десятки! Всегда мне казались уродливыми и отвратительными эти самозваные собрания неизвестных, темных людей, на четверть жидов, на четверть агентов бывшей охранки; а теперь я слышать о них не могу равнодушно. Впрочем, что ж! Россия в начале XVII в. видала единоличных самозванцев, в начале XX в. увидела самозванцев коллективных и столь же темных. За три века мы не исправились. У нас все то же тяготение к самозванщине. День с нависшими тучами. Я много работал.

18 июля. Вторник. Опять много и упорно работал над биографией, принимающей очень обширные размеры, при которых мне ее не кончить. После чая рубил дрова. Мысли о событиях, от коих только и отрываешься за работой, когда начинаешь жить в Голландии в 1697 г. Голова Керенского наполнена была исключительно теорией и доктриной; но, соприкоснувшись с действительностью, он стал поворачивать на государственно-практический путь, и это уже не тот социалист, которым он начал, хотя все-таки выкрики бывают. В прочих головах членов советов рабочих, «батрацких» и прочих депутатов, т. е. в головах той шайки, которая ими руководит, одни узенькие теории, у иных даже простые шаблоны и никакого практического смысла, никакой способности видеть действительность. Просидев много лет в подполье, где они учились по плохоньким переводам с немецких брошюрок, они разучились присматриваться к настоящему миру Божьему и его понимать. Некоторые почитали книжек о Французской революции, например, большевик-писака Мартов (тоже псевдоним, вероятно), и жарят оттуда сравнениями. Прочие кое-что кое о чем слыхали. От кого-то. В общем, такая болтовня, такое все одно и то же, такой бедный запас терминов, что удивляешься, как можно было тянуть с ним четыре месяца. «Им имена суть многи, мой ангел серебристый, они ж и демагоги, они ж и материалисты… Чужим они, о Лада, немногое считают, когда чего им надо, то тащат и хватают» – припоминаются гениальные слова графа А. Толстого179. Миня ездил кататься в лодке с гувернером и мальчиками с соседней дачи.