Сборник статей - И время и место: Историко-филологический сборник к шестидесятилетию Александра Львовича Осповата

34 Стихи, хотя и названы в тексте стихами («Стихи-то наверное забыл»), ни разу не напечатаны в рассказе как стихи и даже ни разу не приведены подряд.

35 Не назван и в предыдущем упоминании, довольно близком по смыслу – (слова Николая): «Он [= Паскевич] представил одного солдата, некоего Пущина… из моих друзей… mes amis de quatorze. В офицерский чин. <���…> Михаил Пущин, его „друг четырнадцатого декабря", разжалованный в солдаты, командовал взводом пионеров и отличился еще при взятии Эривани. <���…> Грибоедов рекомендовал его Паскевичу, а Паскевич, в начале кампании не уверенный в успехе, дорожил людьми» (В-М., 114–115).

36 Непосредственно перед этим: «Вильгельм сшил себе темно-оливковую шинель <���…> приодел Семена и стал доверчивее относиться к жизни: можно было еще жить на свете, пока были такие честные люди, как этот забавный старик, старец Петр Васильевич». «Можно было еще жить на свете» перекликается с рассматриваемым здесь лейтмотивом ( проживем) и его вариацией в разговоре с Семеном.

37 Ср., например, у Пушкина: «Один жалкий эпизод французской революции – гадкая фарса в огромной драме» («Опыт отражения некоторых нелитературных обвинений» [Пушкин, 7,142]). Разумеется, наиболее известный контекст этого слова в женском роде – это лермонтовское «Из альбома С.Н. Карамзиной» («Любил и я в былые годы…»): «Люблю я парадоксы ваши, / И ха-ха-ха, и хи-хи-хи, / С<���мирновой> штучку, фарсу Саши / И Ишки М<���ятлева> стихи» ( Лермонтов М.Ю. Соч.: В 6 т. М.; Л., 1954–1957. Т. 2.1954. С. 188). Имя Саша/Сашка у Лермонтова, конечно, провоцирует ассоциацию с Одоевским, непосредственно участвующим в цитированной сцене в К. (и названным – единственным – по имени, а не по фамилии в числе авторов «фарсы»: «Саша, Пущин и Дельвиг»), хотя в самом стихотворении «Из альбома С.Н. Карамзиной» оно относится к А.Н. Карамзину. Сходным образом (одно имя в соседстве с двумя фамилиями) в одной из последних главок К. назван по имени Пушкин: «Вильгельм спросил спокойно: – Поклон передать? – Кому? – удивился Пущин <���…> Рылееву, Дельвигу, Саше» (К., 331), а в сцене смерти Вильгельма (глава VII) появляются Грибоедов (которого Вильгельм называет «Александром» [К., 332]), и Пушкин, и к обоим (Александрам) Вильгельм, как уже отмечалось, обращается «брат»; ср. выше примеч. 30, ср., конечно, и тост Греча в В-М.: «Греч встал. – Александр Сергеевич, – сказал он Грибоедову, – и Александр Сергеевич, – сказал он Пушкину…» (В-М., 127–128). Таким образом, в последних главках К. появляются два «перечня», Пушкин входит в оба, но первый составляют друзья, общие с Пущиным, и прежде всего, декабристы, а второй – поэты, друзья самого Кюхельбекера (из имен, названных в его стихах, здесь выпущен Дельвиг). О теме загробного соседства поэтов, восходящей, видимо, к Горацию (Оды II, 13), см. в другой работе автора. Если учесть, что Пушкин назвал Кюхельберкера «братом» в «19 октября» (1825), то подтекстами этого эпизода в К., видимо, являются стихи Кюхельбекера к лицейской годовщине: «19 октября 1836 года» («Пушкин, Пушкин! это ты! <���…> О брат мой! много с той поры прошло, / Твой день прояснел, мой покрылся тьмой; / Я стал знаком с торкватовой судьбой» [Кюхельбекер В.К. Лирика и поэмы… Т. 1. С. 175]). Далее в тыняновском издании Кюхельбекера почти сразу за этим стихотворением идут подряд «Тени Пушкина» (с. 176–177), «Послание к брату» («Минули же и годы заточенья», с. 177–178) и «19 октября» [1837 года] («Блажен, кто пал как юноша Ахилл», с. 178–179): «Последний пал родимый мне поэт… / И вот опять Лицея день священный; / Но уж и Пушкина меж вами нет. <���…> Он ныне с нашим Дельвигом пирует, / Он ныне с Грибоедовым моим: / По ним, по ним душа моя тоскует; / Я жадно руки простираю к ним. // Пора и мне…»; ср. в К.: «…видишь. Пора. Я собираюсь» (К., 334). В романе (а может быть, и в стихах) это, вероятно, ответ на слова, идущие в «19 октября» непосредственно после обращения к Вильгельму «мой брат родной»: «Пора, пора! душевных нашим мук / Не стоит мир <���…>. Я жду тебя, мой запоздалый друг <���…>. Пора и мне» (Пушкин, 2, 246–247), ср. более отдаленно: «Была пора: наш праздник молодой <���…>.Всемупора» («19 октября», 1836 [Пушкин, 3,341]).

38 Ср. ниже его вопрос к Пушкину о «новых каламбурах».

39 Может быть, оно должно было отозваться в конце романа в calembours de corps de garde (письмо Геккерену 25 января 1837 года: Пушкин, ю, 484), ср. рассказ B.Ф. Вяземской: Пушкин в воспоминаниях современников: В 2 т. М., 1985. Т. 2. C. 183.

40 См.: Левинтон Г. А. Достоевский и «низкие» жанры фольклора // Антимир русской культуры. Язык. Фольклор. Литература. М., 1996. С. 267–296.

41 Заметим, что в этом пансионе учился герой второго романа Тынянова. Сочетание Миша Яковлев (с другим денотатом, разумеется) появляется в эпиграмме на Ленинградский университет: «Наш Лгу не Бумом [= Эйхенбаумом] знаменит, / Он Мишей Яковлевым славен. / Где стол был яств, там гроб стоит, / А на гробу сидит Державин» (Н.С. Державин был ректором университета в 1922–1925 годах).

42 Ср. остроумное замечание об этом эпизоде в К.: Немзер А. С. Из наблюдений над романом Тынянова «Пушкин»: Явление героя… С. 496, примеч. 23. О своеобразном двойничестве Пушкина и Яковлева в финале П.: Там же. С. 494.

43 Ср., конечно: «О „Цыганах" одна дама заметила, что во всей поэме один только честный человек и то медведь» («Опровержение на критики» [Пушкин, 7,127]).

44 Русская эпиграмма (XVIII – начало XX века). Л., 1988. С. 359, № 1262; печатается по: «Полярная звезда, на 1859 год».

45 П., 89–90, с квазиподтекстом к «Я Пушкин просто, не Мусин» (Пушкин, 3,198) – «Мусин? Бобрищев? Брюс? <���…> Нет, mon père, просто Пушкин» (курсив Тынянова); «Он послал справиться, кто сей преступник. Ответ был: Пушкин. Пушкиных было много, но только один – Мусин-Пушкин – заслуживал, по мнению Голицына, вниманья. Далее князь Голицын получил донесение, что сей Пушкин малолетный еще, только что кончил лицей в Царском Селе» (П., 529).

46 Стоит обратить особое внимание на тему петербургских площадей в К. – похоже, что здесь есть отголоски очерка Мандельштама «Кровавая мистерия 9 января». Не вполне понятно, мог ли Тынянов видеть ростовскую газету (Советский юг. 1922. 22 января), но, учитывая его знакомство с Мандельштамом, нельзя исключить и знакомства с очерком. О Тынянове и Мандельштаме см. ниже.

47 Стоит, между прочим, отметить, что формула «разводил / разводя руками» – один из самых частых жестов во всей прозе Тынянова.

48 Это прозвище повторяет Сипягин: «Вы знаете, как Ермолов его прозвал? Граф Ерихонский. Как же, мне из Петербурга писали» (В-М., 219). С Сипягиным связана и каламбурная тема Bayard ~ Bavard (си.: Левинтон Г.А. Источники и подтексты… С. 9). Он же посылает Паскевичу (с Грибоедовым) Journal de débat со статьей о нем, что вызывает любопытную реплику фельдмаршала: «Меня знает император, и я плевал на господ Сипягиных» (В-М., 231). Хотя фраза Паскевича сама по себе вполне правдоподобна и, вероятно, подобные аргументы или восклицания не раз произносились в аналогичных ситуациях, но у Тынянова она не может не ассоциироваться (анахронистически) с вошедшими в пословицу строками Тургенева (не персонажа Кюхли, а другого): «Тебя знает император, / Уважает Лейхтенберг» («Послание Белинского к Достоевскому», 1846 [Тургенев И.С. Стихотворения. Л., 1955. С. 299]). Для нашего контекста немаловажно, что речь идет о Достоевском (см. выше о каламбурах).