Марина Могильнер - Мифы и заблуждения в изучении империи и национализма (сборник)

Заморская устремленность европейской империи вызывала различную динамику в Америке и в Азии. Китайская и Османская империя все еще были слишком сильны, так что европейские империи могли лишь «откусывать» от них понемногу. В целом азиатские общества сохраняли ощущение собственной культурной целостности, а их правители, пусть зависимые от заморских метрополий, имели определенные властные полномочия. В этих условиях местные торговые элиты процветали и развивались. Покорение империй Нового Света, особенно ацтеков и инков, было намного более последовательным и решительным. Результатом колонизации Америки стала огромная убыль населения. Длительная европейская колонизация наряду с насильственным вывозом африканских рабов в Америку создала новое общество. Смешение и креолизация оставались элементами этой имперской динамики.

Около 1800 года успешное плантационное сельское хозяйство британских Карибских островов наряду с промышленной революцией в самой Британии обеспечило Европе экономический прорыв. Западноевропейская империя резко обогнала Азию по экономическому росту. Развитие капитализма в Европе – это, собственно, не история империи как таковой, но столь важное для мобилизации европейских ресурсов процветание сахарных плантаций напрямую зависело от имперских структур, т. е. от того, насколько успешно империи могли охранять сами Карибские острова и морские торговые пути от других империй, а также насколько эффективно они подавляли восстания рабов.

Империя являлась политическим пространством, а не только пространством экономической эксплуатации. В конце XVIII века под влиянием идей аболиционизма Британская империя начала настолько же тщательно искоренять рабство, насколько в предыдущие века она создавала плантационную экономику. В следующем столетии вокруг колониальных империй велось множество неразрешимых споров: о том, как капитализм соотносится с имперской политикой, об условиях труда в метрополии и колониях, о свободной торговле и протекционизме, о разрешении социальных конфликтов, которые возникали из-за колоссального политического и экономического неравенства в мире.

В XVIII веке традиционная борьба империй за экономическую власть осложнилась новыми политическими факторами. Французская и британская политическая теория, критически рассмотрев понятие суверенитета и его оснований, выдвинула ряд аргументов за и против империй, а также разные интерпретации идеи естественного права. Теории народного суверенитета, разработанные в рамках империй, вдохновляли антимонархические революции и изменения политической конфигурации власти в Европе и Америке. Они побуждали подданных, даже рабов, требовать гражданских прав.

Континентальные империи также были частью исторической динамики XIX века. Россия и США создавали свои империи долго, различными путями, открывая возможности для будущего сотрудничества и соперничества. Россия, соединяя западноевропейские технологии с евразийской политической практикой, смогла стать крупной европейской державой, которую боялись в Европе. Она неоднократно вторгалась на территорию своего соперника – Османской империи, продолжая инкорпорацию народов и земель Евразии. США, страна решительных иммигрантов, настаивавших на культурной гомогенности своей цивилизации, радикально исключила из своего политического тела аборигенное население и оспаривала место рабов в собственном политическом сообществе.

Ни Россия, ни США не выработали самостоятельную политику колониальной империи, которая бы обслуживала «колонии», подчиненные метрополии и зависимые от нее. Вместо этого в США был сделан упор на миф о единстве нации и на конституционный принцип равноправия штатов. Россия использовала гибкую тактику распространения дифференцированных прав на различные группы населения империи, не только на русских, но и на татар, не только на православных, но и на мусульман. Формальным суверенитетом обладал лишь император.

Сформулированная теоретиками XIX века идея национального сообщества, основанного на характерных чертах этнических групп (общей истории, традициях и языке), была одновременно творческой и деструктивной. Утверждая права наций, политические лидеры бросали вызов империям, но реализовать эти права в Европе, население которой было смешанным, а империи контролировали основные политические ресурсы, было делом крайне непростым. С другой стороны, представление о том, что государство может основываться на нации, представляло удобное орудие для империй, заинтересованных в создании наций на территории соперничающей империи. Полиэтнические и поликонфессиональные Российская, Австро-Венгерская и Османская империи пытались найти способ заставить национальные и религиозные сообщества способствовать укреплению империи. При этом каждой из трех приходилось конкурировать друг с другом, а также с другими империями, прежде всего с Британией и Францией. Европа XIX века была зоной империостроительства (Германия) и ареной кровавых войн между империями – наиболее остро события развивались на Черном море, а чаще всего столкновения происходили на Балканах.

Экономическое и политическое брожение в Европе XIX века дало повод лидерам империй считать себя орудием прогресса во всем мире. Доводы британских и французских теоретиков об особой моральной миссии их империй предполагали, что эти государства имели особый, высший статус. Образ империи как средоточия доброй воли и цивилизаторского потенциала был далеко не нов и тем более не оригинален. Однако в XIX веке идеологии прогресса развивались на фоне беспрецедентного роста технологического и экономического потенциала Европы, ставшего возможным благодаря имперским накоплениям предшествующих веков. Это дало толчок новым имперским завоеваниям в Африке и Азии и укрепило претензии Европы на глобальное превосходство.

Тем не менее «новый империализм» Европы оказался эфемерным: стоит только сравнить 70-летнюю колонизацию Африки с 600-летней историей Османской империи. Что бы ни утверждали колонизаторы-европейцы, оставалось неясным, сможет ли колониализм XIX–XX веков предложить такую форму имперского управления, с которой согласились бы как граждане метрополии, так и подданные колоний. Мог ли этот «новый» колониализм решать старую проблему имперского управления, т. е. находить посредников, достаточно заинтересованных в успехе империи, чтобы заставить ее механизмы работать? Самоуверенный империализм конца XIX–XX века не сумел консолидировать мировую систему по принципу разделения на европейские «нации» и неевропейские «зависимые народы». Более того, он поставил под сомнение легитимность и жизнеспособность самой идеи империи.