Алексей Борисов - Сборник материалов Чрезвычайной Государственной Комиссии по установлению и расследованию злодеяний немецко-фашистских захватчиков и их сообщников

— И выполняли охотно? С удовольствием?

— Нет, без удовольствия!»

Зоненфельд имеет в виду свое пребывание в военной тюрьме Торгау, куда попал за невыполнение приказа. Начальником (комендантом) тюрьмы был Ремлингер.

«— Полковник Ремлингер нам говорил: «Вы являетесь тормозной колодкой в победоносной колеснице фюрера, и вы должны оправдать себя, научиться слушать и выполнять приказы». И потом посылал на фронт, в основном на Восточный фронт... Полковник Ремлингер каждый месяц держал речь. Смысл был такой: население Советского Союза нужно уничтожать...»

Ремлингер принял тюрьму Торгау как гражданскую, по версальскому договору Германия не могла иметь военных тюрем. Помимо званий, за свою деятельность на должности коменданта тюрьмы, он был отмечен следующими наградами: в 1941 году «крестом 2-го класса за военные заслуги», в декабре 1942 года — «крестом за военные заслуги, с мечами, 1-го класса».

В 1943—1944 годах в ведении Ремлингера были четыре комендатуры, которые располагались: в деревне Кресты, в пригороде Пскова; в селе Новоселье (на железной дороге Псков—Луга); на станции Середькино (между Псковом и Гдовом), и четвертая комендатура была при селе Карамышево. В его подчинении был кавалерийский полк «Норд» (командир полка принц фон Зельм), 3-й самокатный полк и другие части.

Ремлингер сам являлся участником этого террора.

Вот что рассказывает о Торгау подсудимый Зоненфельд:

«В ней находилось от двух тысяч до трех тысяч людей, одна часть которых легко воспитывалась, вторая — труднее, третьи были каторжные. И группа каторжников должна была выработать мужество. Это были скелеты, живые трупы. Когда этих людей видели, то было страшно. Примеры мужества: должны были прыгать через проволочные заграждения, проползать через него...»

Вот воспоминания другого «клиента» образцовой тюрьмы. Людвиг Бауман, в июне 1942 года дезертировал из оккупационных войск во Франции, был задержан, судим:

«...нас отправили в концлагерь, а потом — в Торгау — огромную военную тюрьму для солдат Вермахта. Там погибло примерно 1 300 наших — они умерли, или их расстреляли. А потом нас отправили на Восточный фронт...»

«— Во всех названных районах — Карамышево, Новоселье, Кресты, Середькино — были массовые расстрелы. Вы обязаны были об этом знать и несете за это ответственность.

— О всех таких случаях местные комендатуры должны были доносить через меня в штаб группы, — отвечает Ремлингер.

— Но там все это происходило. Такие донесения вы получали?

— Нет. Никаких сведений не поступало. Я бы сам вмешался.

— Но все это делалось по вашим приказам!

— Нет. По моим приказам ничего не делалось.

— Но такие приказы издавались?

— Нет. Ни мной, ни другими таких приказов о массовых расстрелах не издавалось.»

«...Внучка, четырех лет, как единая куколочка, мы ее берегли... Тридцать три человека только детей погибло. Всего шестьдесят четыре человека погибло...»

«— А как вы сами остались целы?

— Когда первый залп дали, я лег, и через меня уже весь народ падал, я лежал под убитыми. А потом я уже бежал — в лес, и там прятался до пяти часов утра... Жена моя — раненная только в ногу, тоже под трупами улежала, ребенок невредимый с нею остался...»

«— Около деревни Заполье лагерь русских военнопленных был?

— Был... Я один раз наварила картошки, послала своего мальчика туда, его ударили, мальчик убежал... Помирали пленные от голодухи, а сколько — я не могу сказать!..»

«— В феврале, когда все это происходило, я уже не был комендантом и я не мог знать, — заявляет Ремлингер.

— Это было и в ноябре, и в декабре... Вы, как генерал, за зверства своих подчиненных отвечаете или нет?

— Отвечаю только за то, что делали мои войска, которые были мне подчинены... если мне это было известно!»

Между тем свидетель показал, что за отказ поджигать дома, унтер-офицер был расстрелян на месте.

Заседание проходило в зале Областного театра им. Чкалова.

Начальник жандармерии Березнеговатского района.

Фельдфебедь полевой жандармерии.

Оберефрейтор 783 охранного батальона.

Текст обвинительного заключения, переведенный на немецкий язык, был вручен обвиняемым еще до начала процесса.

На вопрос председателя суда « признаете ли вы себя виновным » подсудимые Винклер, Санднер, Бютнер, Кандлер, Михель, Витцлеб, Берг, Хапп отвечают утвердительно. Только Шмале заявил:

— Нет, я эти преступления, в которых меня обвиняют, не совершал .

Прибыл на территорию Советского Союза в конце сентября 1941 года, в Киев. Там, до назначения в Николаев, находился в распоряжении командующего отрядами СД Киева.

«— С какой целью вами были расстреляны в апреле 1942 года 20 врачей и 22 члена их семей, и почему именно врачи?

— Был приказ из Киева. Мы должны были «убрать» интеллигенцию. Она мешала нам использовать народ в необходимых германскому командованию целях.»

«— Какое преступление совершило еврейское население, которое вы расстреливали — спрашивает государственный обвинитель.

— Никакое.»

«— Значит в обязанности полиции безопасности СД входило планомерное уничтожение мирных советских граждан, — суммирует председатель Трибунала.

— Выходит так, — нехотя отвечает Санднер.»

На предварительном следствии, по этому факту, подсудимый дал следующие показания:

«— Я честно выполнял все задачи, поставленные передо мной, я старался быть образцовым солдатом, тем более, что за это хорошо платили... На двоих мы ежедневно получали бутылку водки.»

В ходе процесса Винклер много записывал и отвечая на вопросы Трибунала, то и дело обращается к блокноту, стараясь быть осторожным.

На вопрос председателя суда, помнит ли Михель фамилии замученных им людей, обвиняемый отвечает:

— За последний год войны. Во время отступления, у меня было много разных переживаний, и я позабыл все фамилии. Я много думаю о своей семье .

— А о семьях замученных вами людей вы не думаете? — задает вопрос председательствующий.

Михель молчит. Ему нечего сказать.

«...Во время утренней проверки военнопленных заставляли раздетыми стоять на на морозе по несколько часов. Когда проверка кончалась, на дворе оставалось несколько замерзших людей. В лагере был устроен «карцер» — небольшое пространство на дворе, огороженное колючей проволокой. Сюда провинившихся бросали на 8 и больше дней, оставляя без пищи, под открытым небом на морозе. К концу заключения в карцере люди, обычно, замерзали...»