Леонид Платов - Когти тигра

Как назло, хлопотливые обязанности заведующего кают-компанейским столом требуют присутствия Кичкина в камбузе. Все же ему удается улучить минуту и выскочить на палубу.

Все население Молдова-Веке столпилось на берегу. А моряки - советские, болгарские, румынские, чешские, словацкие, югославские - теснятся на палубах своих судов, некоторые даже взобрались на ростры, чтобы лучше видеть.

Ялик с комбригом на руле и матросом на веслах скрывается за поворотом, поросшим вербами.

Напряженное ожидание...

"Так в давние времена, - думает Кичкин, - выезжали богатыри на поле брани и, скрестив мечи и копья, начинали битву поединком. А дружина (это мы!) неподвижной громадой стояла сзади, сдерживая нетерпение и тревогу..."

Если бы мозг Кичкина, как некий чувствительный прибор, мог воспринять сейчас мысли комбрига, то, вероятно, молодой лейтенант очень удивился бы.

Сидя в ялике напротив гребца, Григорий думает о том, что с каждым разом почему-то труднее разоружать эти мины. Усталость? Как будто бы нет. Еще достаточно силен и бодр, чтобы оставаться минером-разоружателем. Страх? Но он уже давно научился волевым усилием подавлять страх. Что же тогда? Предчувствия? О, чушь! Бабья чушь эти так называемые предчувствия! Никогда в жизни он не верил ни в предчувствия, ни в удачу. Верил только в себя. Это, по-видимому, и было его удачей.

Но что-то уж очень много мин разоружил он на своем веку. Не слишком ли много? Должен же когда-нибудь наступить конец головокружительным его победам над минами?

Мистика? Никакой мистики! Объяснение самое трезвое. Предположим, что в нем - почти незаметно, минуя контроль сознания, - стала вырабатываться некая самонадеянность, а стало быть, и сопутствующие ей торопливость, небрежность. Недаром же говорят: головокружительные победы! Вот что опасно в его положении.

Почему бы тогда не приказать разоружить мину на берегу кому-нибудь из офицеров бригады? Среди них немало опытных минеров-разоружителей, полностью заслуживающих его доверия. Но, чем черт не шутит, что, если в этой с виду заурядной немецкой обсыхающей мине спрятан какой-то особой важности секрет, то есть новые, неизвестные приборы? В этом случае обращаться с обсыхающей миной нужно сугубо осторожно. Не то она взорвется ненароком, и все важные секреты ее развеются вместе с дымом в воздухе.

Как ни доверяет Григорий своим офицерам, себе он, естественно, доверяет больше.

И потом, признаться, любую мину очень приятно разоружить (не разоружать, а именно разоружить!).

Григорий, однако, обиделся бы, если бы кто-нибудь сказал ему, что есть в разоружении вражеских мин что-то общее с азартной игрой. Так же затягивает, не правда ли?

"Вздор! - отрезал бы минер. - Это отнюдь не игра, это работа! И наверное, одна из наименее эмоциональных на свете, сродни математике. Риск? Конечно. Но при этом расчет, а не азарт!"

Впрочем, едва ступив из ялика на берег и увидев перед собой лежащую среди сухих водорослей мину, Григорий тотчас же отбросил посторонние, не идущие к делу мысли - по обыкновению всем существом своим сосредоточился на решении очередной задачи.

...В томительном ожидании тянется время на тральщиках. Проходит минут двадцать. И - раскат! Над вербами взметнулся вихрь песка, земли и камней. Что это означает - победу минера или его смерть?

Ага! Мальчишки, сидящие, как галки, на деревьях, загалдели, замахали руками, стали кидать вверх шапки. Победа! Из-за поворота показался ялик. У ног комбрига приборы, которые он снял с мины, перед тем как подорвать ее.

Но почему у него такое хмурое, озабоченное лицо?..

В камбуз, где Кичкин распекает нерадивого кока, приходит спустя некоторое время Петрович.

- Ну как? - спрашивает Кичкин, оставив кока на минуту в покое.

- Нормально, ты же слышал. Встреча состоялась, взаимное понимание достигнуто.

Видно по всему, Петрович приберегает какой-то эффект. Но Кичкин не хочет унижаться и клянчить. Он лишь бросает как бы вскользь:

- Вот бы на этого раззяву Фрица или Ганса поглядеть, который на берегу свою мину забыл.

- Почему же Фрица или Ганса? Скорей уж Фредди или Джонни.

- Путаешь, как всегда, Петрович. Это английские, а не немецкие имена.

- Верно. Так ведь и мина не немецкая! Как ты сказал утром: "языка" взяли? Ну а "язык"-то, к твоему сведению, оказался английский. Сначала пленный, конечно, отмалчивался, упирался, немцем прикидывался. Потом комбриг стал допрашивать его пожестче, он и раскололся. По-английски заговорил.

Теперь черед Петровича насладиться изумлением друга.

- Сомневаться не приходится. На приборах, снятых с мины, клейма американских заводов. Своими глазами видел.

- Странно!

- Там странно или не странно, а ведь и местные жители подтверждают, что в район Молдова-Веке незадолго перед отходом немцев прилетали английские и американские самолеты.

- Зачем? - Кичкин ошеломлен. - Помешать отходу немцев они не могли. И ведь вдобавок союзники знали, что мы наступаем, что наша флотилия идет вверх по Дунаю.

- Знали. Само собой, не могли не знать.

- Выходит, Дунай перегорожен впереди не только минами врага, но и минами наших союзников?

- Выходит, Генка, что так...

ПЯТАЯ НОЧЬ НА ПЛЕСЕ У МОЛДОВА-ВЕКЕ

Кичкин распахнул дверь на палубу, в задумчивости постоял у борта.

Очень тихо на воде. Лунные дорожки, как куски холста, разложенные для отбелки и просушки, протянулись вдоль плеса.

Дунай разветвляется здесь на два рукава. Между ними низменный островок, который, по рассказам местных жителей, заливает дважды в году - весной и осенью. Сейчас из воды торчит только щетинка кустарника, самого острова не видно.

За спиной Кичкина позвякивает посуда, оживленно спорят офицеры, собравшиеся в кают-компании. Тема разговора, конечно, - недавнее разоружение американской мины.

Ну и что из того, что мина разоружена и опознана? Это открытие ни на метр не продвинуло бригаду вперед. Вот уж пятые сутки тральщики отстаиваются на плесе у Молдова-Веке. Стало быть, зря рисковал комбриг?

Зря ли? Этого Кичкин еще не знает.

Кстати, где комбриг? Его не было за ужином в кают-компании.

А, вот он! Стоит неподвижно на носу, чуть расставив ноги, забросив руки за спину. Голова упрямо наклонена, будто задумал бодаться.

Впрочем, это обычная его поза.

Кичкин подумал, что поза в данных условиях символическая. Человек в раздумье стоит перед скрытым под водой неодолимым препятствием.

Навстречу гонит волны Дунай, словно бы дышит - широко, вольно. На самом деле трудно дышит, потому что скован минами. Он в железных кандалах, этот могучий богатырь, которого в русских былинах уважительно именуют Дунаем Ивановичем.

Сумеем ли мы расковать богатыря? Должны!

Последнее слово Кичкин, увлекшись, произнес громко, спохватился и с испугом посмотрел на комбрига. Тот остался неподвижен - так глубоко задумался, что не слышит ничего.