Кокрэлл Карина - Легенды мировой истории

Когда доминиканцы поравнялись с домом Менареса, спрашивать было уже некого: все ставни захлопнулись, слышался только скрежет задвигаемых засовов.

И тут они увидели красавицу Авиву — та, ни о чем не подозревая, возвращалась от зеленщика с плетенкой, полной лука и чеснока.

Доминиканцы остановились, в замешательстве уставившись на ее припухлые губы и соблазнительнейшей формы грудь под тонкой тканью дешевого вылинявшего платья…

Авива поравнялась с дверью своего дома, тут же заскрежетал засов, из-за двери высунулась рука и быстро втащила девушку.

Только теперь монахи опомнились.

— Вот посуди, брат Луис, если бы им нечего было скрывать, то отчего так поспешно все они разбежались, как мыши, при нашем появлении? — Тут монах посмотрел на дверь напротив той, в которой исчезла девушка — на дверь Менареса. — Вот взгляни, например, на эту дверь. Здесь наверняка живет богатый выкрест. Дверь добротная, дорогая, и Дева Мария с младенцем над входом из мрамора. А сколько его внутри, духа христианского?

— Так постучи. А заодно и узнаем, что тут происходило.

Брат Фернандо заколотил в дверь.

— Именем святой Инквизиции! — разнеслось по узкой улице.

Из-за двери донесся суматошный шум, послышалось падение каких-то предметов. Монахи переглянулись и чуть не захихикали. Они любили приходить в худерию и заходить в дома, в харчевни и произносить эти магические слова: им нравилась реакция иудеев — впору, поди, штаны сушить!

Строго говоря, над иудеями Инквизиция до сих пор имела власть ограниченную, зато над выкрестами ее власть была полной. Поэтому крещение иудеев поощрялось всячески — чтобы можно было заняться ими уже со всем пристрастием. Инквизиция быстро превращалась в гигантский механизм, отлично организованный и отлаженный, прекрасно сам себя финансирующий за счет конфискованного имущества осужденных еретиков. Но у ее святых отцов в Испании были еще более захватывающие дух планы.

Дверь отворилась, и монахи тут же сделали непроницаемо суровые лица.

Им открыла трепещущая Мария.

Монахи по-хозяйски вошли, сразу поискали глазами распятие. Оно было внушительным и висело на самом видном месте. Монахи переглянулись. Женщина засуетилась, усаживая их на лавки за длинным столом.

— Почему собирался под твоими окнами народ?

— Не знаю, почтенные святые отцы, я обличала соседку свою недостойную, что оскорбляла меня безвинно.

— Иудейка?

Мария кивнула.

— А распятие?

Глаза Марии расширил ужас:

— Ах нет, нет, что вы! Ах, это я подумала, что вы про нее, соседку мою… А я — истинная, истинная христианка католическая, вот, вот и вот! — Она стала часто и исступленно креститься на распятие.

Монахи оглядели комнату. Низкая, полутемная. Никаких иудейских предметов не видно. Кроме распятия, висел только образ Святой Девы с младенцем в красивом серебрянном окладе.

— Ну, другое дело… Что, так и не угостишь ничем монахов-путников?

— Всё, всё, что пожелаете, святые отцы, всё, что в доме есть…

— Жажда мучает…

Мария бросилась к баклаге с вином у стены, налила по полной чаше, с поклоном поставила перед доминиканцами.

Те перекрестились и залпом выпили. Все дрожа и суетясь, она налила еще. Выпили еще. Глаза их быстро соловели.

— А это у тебя на столе что?

— Свиной жир в горшке, святые отцы. Семья наша без свиного жира ни куска пищи в рот не берет.

— Ни куска, говоришь? — ехидно осведомился Луис.

— Ни единого, святые отцы!

— А ну-ка проверим! Намажь на хлеб да съешь, иудейка! — Монахи переглянулись и ухмыльнулись своей мысли.

Дрожащими руками Мария стала пытаться намазать застывший белый жир на хлеб и, давясь, глотать большими кусками. Щеки и подбородок ее отвратительно залоснились.

— Где муж?

— Гырлгырл…

— Да ты прожуй!

Монахи смотрели испытующе.

— Казначеем он… — Голос у Марии дрожал. — Казначеем, святые отцы, у важного гранда кастильского Медины-Сидонии.

— Вот, отец Фернандо, всюду проникли иудействующие! Что черви в сыр. И все-то они казначеи — в пастухах да в пахарях их не увидишь, руки у всех белые да гладкие!

— Сын у меня плотник, корабли строит на верфи!

Монахи опять осушили по чаше.

— А где служанки твои? Дочери есть?

— Бедны мы, нет у нас служанок! И дочерей нет, один сын, на верфи…

— Слышали уже про это! — бросил Фернандо. И вдруг заорал: — А вот лжешь ты, старая тварь! Лжешь принявшим постриг рыцарям Святой Инквизиции! «Бедны мы»! А тарелка серебряная, а дверь, а оклады?! Раз в одном лжешь, то и в другом, видать, тоже! И потому говорю я, что ты — тайно иудействующая! Все-е-е вы притворяетесь, что любите Христа, а сами его — ненавидите!

— И надо доложить о том Святой Инквизиции, — подхватил Луис, — и водой испытать, правду ли говоришь, и сколь сильна любовь твоя ко Господу нашему Иисусу Христу, и не подмешивала ли ты в свои бесовские опресноки кровь христианских младенцев!

У монахов это было уже отработанным представлением.

Женщина тяжело и грузно повалилась перед ними на колени — вся помертвев и не заметив, как один подмигнул другому.

Убедившись, что в доме и впрямь никого нет (дочерей Мария заперла в подполье, вход в которое трудно порой было найти и тому, кто знал, где он), пьяные монахи, по-бабьи задрав рясы, грязно и больно изнасиловали ее, заставили снять золотые серьги и кольцо, подаренные когда-то мужем на рождение сына, прихватили серебряное блюдо, допили что было в корчаге и сказали ей, уже запинаясь:

— А про мужа твоего иудействующего тоже разузнаем. Скоро поможет Господь очистить и Андалусию, и всю Кастилью от вашей бесовской ереси, и следов не останется. Нигде не спрячетесь!

И хлопнули тяжелой дверью. С грохотом вылетел из нее большой резной ключ.

Дочери — Кармоне было шестнадцать, Анне четырнадцать — все слышали и только кусали под полом кулаки.

Когда хлопнула дверь и все стихло, они выбрались. Мать, тяжело опустив плечи, сидела на лавке у стола и отрешенно смотрела перед собой.

Дочери попытались ее обнять, но она вдруг отстранила их, поднялась, схватила горшок со свиным жиром и со всего размаху бросила им о каменную стену, тихо выплюнув еврейское проклятие.

Анна подняла с пола ключ и с трудом заперла дверь.

Дочери укутали мать, согрели ей воды, и Мария понемногу перестала дрожать и начала возвращалась к жизни. Они понимали, что произошло такое, о чем не должен узнать никто. И чему никто не смог бы помочь. Слез у Эстер не было.

А через неделю пропала Авива. Ушла ранним утром на рыбный рынок и не вернулась. Обезумевшие родители и половина худерии искали ее везде, где только могли. Антонио, обросший щетиной и потому казавшийся почерневшим от горя, прочесывал берега Гвадалквивира, расспрашивал рыбаков и всех, кого знал на верфи. Он бил челом самому алькальду Севильи Альваро Пересу, но красавица Авива словно растворилась в зимнем севильском воздухе.