Кокрэлл Карина - Легенды мировой истории

А когда драккары Харальда пришли обратно с добычей, все ему рассказала.

Брат позвал Рюрика и взглядом приказал ему сесть. Рюрик беспрекословно повиновался. Радмила увела куда-то Ингвара с ужасно распухшими носом и ухом. Рюрик сидел с опущенной головой. Он приготовился быть битым. Может, даже убитым. Он знал, как страшен брат в гневе, как боится его дружина. А Харальд смотрел не на Рюрика, а на пламя очага — ночи в Рустрингене уже холодные в конце лета — и говорил словно не с братом, а с самим собой.

— Если человек хочет убивать, значит, он уже вырос. Слушай. Ты должен знать.

Я был уже взрослым, когда наша мать поняла, что носит тебя. Осенью я собирался жениться и строил свой дом рядом с отцовским, на том же холме. Мы совсем не ждали нападения Уббы и Рагнара. Их давно уже не было видно у наших берегов, они все время проводили в набегах на англов. Драккары старого Уббы пришли осенью, ночью. Дозорных на двух сторожевых башнях убили сразу, так что те не успели протрубить в рога. Люди Уббы быстро высадились, начали врываться на подворья и резать в домах. И стали поджигать огненными стрелами крыши в Хедеби. Мать с вечера мучилась родами в бане, ей помогала соседка-повитуха.

Отец выскочил на порог, и горящая стрела попала ему прямо в глаз. Он упал, а я схватил меч и бросился в баню. Весь пол был залит кровью, и повитуха сказала: «Я не могу ей помочь. Она умрет». И побежала к своей семье, спасаться.

И тогда мать закричала мне, чтобы я разрезал ее, спас тебя и бежал. Она кричала, что уже достаточно пожила. Что должен жить ты.

В первый раз я превратил человека в «кровавого орла», когда мне было всего четырнадцать зим. Моя рука не дрожала даже в самый первый раз. Но то — был враг. И я никогда не забуду, как это было страшно — резать ее. Она была сильной, и я привык ее слушаться. Я был глуп, я послушался и резал ей живот, и ее кровь смешивалась с моими слезами и потом. Я терзал родную мать, терзал страшно. Наверное, нужно было сначала убить ее, но я не мог. Я старался не смотреть ей в лицо. А мать только молила: «Не задень ребенка… не задень ребенка… не задень ребенка…» — пока не уронила голову и не умерла. Я вынул тебя, отсек от ее тела, даже не обтерев, завернул в то, что подвернулось под руку, и положил за пазуху, как щенка. Ты был синий и мертвый на вид, как выпавший из гнезда птенец, и весь залит кровью матери. И, прижав тебя одной рукой к груди, а другой — держа наготове меч, я выскочил на улицу.

Наш дом пылал, уже обвалилась крыша, только до бани огонь еще не добрался. И мой недостроенный дом тоже пожирал огонь. Все это останется со мной навсегда…

У ворот нашего дома я увидел мертвое тело. Это была моя невеста, Хельга. Из ее груди торчала стрела, ее глаза были открыты и полны боли. Я даже не мог остановиться, чтобы закрыть своей невесте глаза. И я не остановился. Это тоже останется со мной навсегда. А ведь она, наверное, бежала ко мне за защитой. Я должен был схватить меч и бежать к пристани, принять бой и погибнуть. Но я этого не сделал: мне показалось, что ты шевельнулся. И ты был теплый. Я не знал точно, было ли это твое тепло или еще сохранялось тепло нашей матери. Но ты был теперь всем, что осталось у меня от нашей семьи, и больше всего я хотел, чтобы ты жил. Чтобы мать погибла не напрасно…

Я бросился прочь из Хедеби, в деревню Эрика Скьольдунга, брата отца. Я знал одно: нужно предупредить его, потому что Убба и Рагнар наверняка решили извести нас всех в одну ночь.

С тобой за пазухой я не мог бежать быстро, но я успел. Мы тотчас же погрузились на драккары и уже были в море, когда увидели корабли Уббы — они подходили к опустевшей деревне Эрика. Они тоже заметили нас и начали было погоню, но потом отстали, поняв, что догнать нас не получится, да и лонгботы их сидели слишком низко — они не могли оставить Хедеби, не пограбив его хорошенько.

Я держал тебя за пазухой, как щенка, и думал, что, если ты и умер, не брошу тебя рыбам, а, когда достигнем берега, предам огню, как полагается… И вдруг ты шевельнулся у меня за пазухой. Я закричал: «Живой!» — и все собрались вокруг меня. Я достал тебя, и все увидели, как ты пошевелил ногой, маленькой и синей, и открыл глаза, и заорал противно, пронзительно. Все захохотали, а я опять, второй раз в тот день, плакал, как будто ты, вот сейчас, родился из меня. Женщинам на драккаре я ничего не успел сказать о тебе. А тут они загомонили, забрали тебя из моих рук. Деревня Эрика Скьольдунга была маленькой, и в ней тогда не было ни одной кормящей женщины, а ты орал все громче и хотел есть. Тебе давали какие-то смоченные тряпочки, но ты слабел, твой крик становился все тише, и я думал, что все равно тебя потеряю… И вдруг впередсмотрящий затрубил в рог: впереди показался Рустринген. Но тогда он был чужим…

Рюрик слушал в глубоком молчании: брат никогда еще не говорил с ним как с взрослым. И этот рассказ потряс его.

— Мы пристали к берегу у ближайшей деревни, высадились с мечами в руках. Я молил Одина и Фрею, чтобы там оказалась кормящая женщина. Это была деревня Радмилы, славянская деревня. Все попрятались — люди норе нападали на них совсем недавно и многих убили. Я держал тебя на руках, а ты уже не орал, а только бессильно мяукал, как котенок. Мы стали посередине деревни и кричали на языке норе, что пришли с миром. И тогда из какой-то хижины вышла женщина, и подошла ко мне без всякого страха, и взяла тебя из моих рук. Это была Радмила. Она как раз кормила Ингвара. Так она выкормила и тебя. Мужа у нее не было, семье своей она была обузой. Мне понравилась ее смелость — выйти к нам, вооруженным, вот так, без страха. Она стала мне подругой, а Ингвар — сыном. Теперь он — твой брат. И вы будете драться с врагами спина к спине, пока для вас не освободит место на пиршественной скамье Один. И даже там вы будете рядом. Вас выкормила одна и та же женщина. По законам норе — вы братья. Теперь уходи.

После того разговора прошло много лет.

Много лет веселой рустрингенской вольницы.

В рустрингенских плавнях Скьольдунги построили большой укрепленный лагерь. Там не было ни скотины, ни птицы, ни мягких перин, и туда не разрешалось приводить женщин. Все знали, что это мудро: женщины часто делают жизнь слишком трудной для мужчин. Там были сторожевые вышки, на которых по ночам зажигали огонь, там у дружины был отличный медхус со столом длинным, как пристань в Бирке [100] Бирка — крупное торговое поселение в средневековой Швеции. , там была верфь, чтобы строить и чинить драккары и, конечно, были кузни оружейников. Юноши учились там быть мужчинами и владеть мечом, а главное — избавлялись от низкого страха перед смертью, который свойствен всем живым существам, а из мужчины делает раба. «Свободен тот, кто свободен от страха, — говорил Эрик Скьольдунг под одобрительный гул своей дружины, — все равно, к какому ты принадлежишь племени. Кем бы ты ни был — даном, норвежцем, сверигом [101] Швед. , суоми, балтом, вендом, ободритом, — ты принадлежишь клану «рус», если можешь сказать: «Я смеюсь в лицо смерти! Я не войду к Одину с побелевшими от страха губами!»».