Илья Эренбург - ЧЕРНАЯ КНИГА

”День был тогда солнечный, погода была еще не осенняя, просто прохладная. Я прошел по центральным улицам, заглянул на Пушкинскую. Там, около театра в ярко-красной рамке висел первый приказ на трех языках: русском, украинском и немецком. Несколько десятков человек столпилось около приказа, и кто-то зычным голосом читал его вслух. Читал ясно, и если не все, то общий смысл приказа я усвоил. Жуткое, удручающее впечатление. Прежнюю нашу советскую жизнь будто топором обрубили. Население Симферополя многонационально. Люди жили по-братски, дружелюбно. А половина приказа была отведена евреям. Слово ”еврей” в нем не употреблялось. На все лады склонялось слово ”жид”. Сообщалось, что засыпку котлованов, уборку русских и немецких трупов, уборку мусора и всяких нечистот должны производить ”жиды”. Обязанность привлечь еврейское население на эти работы возлагалось на старост, назначенных германским командованием, и частично избранных населением. Я перестал слушать и стал всматриваться в лица толпы. Она была смешанная. Здесь были армяне, татары, евреи и русские. И я не ошибаюсь, я точно помню, — ни на одном лице я не уловил одобрения немецкому приказу. Люди стояли с опущенными головами. Молчаливо слушали и молча разошлись в разные стороны”.

В последующие дни немецкие приказы посыпались на жителей города один за другим:

”1. Евреям и крымчакам явиться на регистрацию. За уклонение — расстрел.

2. Им-же: надеть отличительные повязки и шестиугольные звезды. За уклонение — расстрел.

3. Русским, татарам и другим жителям города явиться на регистрацию. За уклонение — расстрел.

4. С 5-ти часов вечера хождение по городу воспрещается. За нарушение — расстрел”.

Симферополь превратился в сплошной застенок и отвратительную человеческую бойню. 9 декабря 1941 года немцы истребили древнейшее население Крыма — крымчаков. 11, 12, 13 декабря расстреляли всех евреев. Немцы зарегистрировали в Симферополе 14 тысяч евреев, включая в это число тысячи полторы крымчаков. Это не было прежнее, довоенное еврейское население города. Из Симферополя во время войны большая часть евреев эвакуировалась с учреждениями и предприятиями, а кое-кто и одиночным порядком. Но зато здесь осели евреи, бежавшие из Херсона, Днепропетровска. Нахлынуло в Симферополь и население еврейских деревень Фрайдорфского, Лариндорфского районов, а также из Евпатории. Здесь, в гуще большой еврейской общины, люди думали найти свое спасение, а нашли смерть. Крымчаков гитлеровцы уничтожили 9 ноября, а через день в разных местах различными способами стали умерщвлять и евреев. Их смертный стон подряд трое суток стоял и в Симферополе, и в окрестностях. В. Давыдов, русский рабочий Симферопольского механического завода, рассказывает:

— Я жил на Пушкинской улице, дом №78, недалеко от стадиона. Из окна двухэтажного дома мне было видно все. С раннего утра на площадь потянулись тысячи семейств. Улицы Санитарная, Гоголя, Пушкинская и Кооперативная, по которым гнали несчастных, были оцеплены эсэсовцами. Немцы не были уверены, что явились все евреи, поэтому в городе началась облава. Особенно усиленно искали в татарском районе Субри, у консервного завода на улице Карла Маркса. Многие рабочие прятали у себя еврейских детей и больных из больницы. Пойманных немецкие солдаты избивали прикладами ружей, топтали ногами. К вечеру тысячи евреев были пригнаны в район большого городского сада. В саду была яркая иллюминация, играла музыка. Немецкие офицеры и солдаты развлекались. Около десяти часов немцы приступили к чудовищной резне. Стариков выделили в особую группу: их повесили на балконах ближайших улиц — Ленинской, Салгярной, Кировской и Почтового переулка. Остальных — провели в глубокие рвы близ новой бани, где и расстреляли из автоматов. В ту ночь был убит известный всему миру психиатр еврей Балабан и заслуженный артист республики еврей Смоленский. Жители этого района после рассказывали мне, как немцы бросали детей живыми в ямы, как они у девушек отрезали груди.

Тов. Давыдов заканчивает свой рассказ словами: ”В Симферополе ни одного еврея не осталось”. Давыдов ошибся. Один — уцелел. Из четырнадцати тысяч человек — один. Это Евсей Ефимович Гопштейн, слушавший на улице Пушкина первый немецкий приказ. Гопштейн больше не читал немецких приказов. Он решил им не подчиняться. Но укрыться от зловещих слухов, отовсюду доносившихся, было нельзя. Вот пять вариантов этих слухов:

1. Еврейское население в качестве заслона пошлют впереди германской армии, наступающей на Севастополь.

2. Отправят на работу в Бессарабию.

3. Пошлют на сельскохозяйственные работы в колонии Фрайдорфского и Лариндорфского районов, где не засеяны еще озимые поля.

4. Всех евреев вышлют в СССР, за фронтовую полосу. И наконец,

5. всех уничтожат.

Последнему не мог поверить ни один советский человек. Сестра Гопштейна погибла, явившись в указанный для регистрации пункт. Расстреляли и всех его друзей еврейской национальности — от дряхлых стариков до грудных детей включительно. Потом уничтожили русских, состоявших в смешанном браке, и потомство их. Казалось, даже воздух изменился и был насыщен ужасом и кровью. В январе 1942 года начались массовые облавы. Из улицы в улицу, из дома в дом, из квартиры в квартиру немцы ходили с обыском. В начале регистрации многие евреи скрывались у родственников и знакомых. Но в декабре 1941 года все убежища были обнаружены, люди выловлены, как звери, на охоте с облавой. Гопштейн жил 28 лет в одном и том же доме. Во дворе помещалось двадцать квартир. Население их — русские, евреи, татары. Никто из них не выдал Гопштейна. Русская учительница, давний друг семьи Гопштейн, спрятала его у себя в комнате в другом доме. Для него самого и для его покровительницы наступили ЖУТкие дни и ночи. Никто в квартире не знал, что в комнате одинокой русской учительницы скрывается еврей. Уходя, она запирала его на ключ. И ни при каких обстоятельствах Гопштейн не должен был выдавать своего присутствия в запертой комнате, чтобы вместе с собой не погубить свою спасительницу. Однажды в отсутствие хозяйки немцы пробовали открыть комнату. Дверь была массивная, с крепким американским замком. Ударам и толчкам снаружи она не сразу поддалась. Вдруг Гопштейн услышал, что в дверь скребется собака. Он замер внутри комнаты, разговор за дверью подтвердил, что немецкий офицер пришел с овчаркой. От собаки невозможно скрыть, что за дверью притаился человек, но в коридор вбежала своя собака, принадлежавшая кому-то из прежних жильцов дома. Обычно играли с ней дети во дворе. Она сцепилась с овчаркой офицера. Немцы бросились их разнимать. Опасаясь за целость своей собаки, офицер оттащил ее от двери и увел из коридора. Рядом с комнатой, в которой скрывался Гопштейн, немцы устроили столовую для своих зенитчиков. В коридоре постоянно сновали захватчики. Учительнице пришлось перевести своего жильца в кладовую, а через несколько часов обратно — к себе в комнату. На рассвете, услышав, что началась облава, спасительница провела Гопштейна в помещение кладовой, заставленное шкафами, заваленное географическими картами, чемоданами и книгами, заперла дверь, а ключ положила к себе в карман. Но у хозяев дома нашелся второй ключ. Евсей Ефимович стоял в тесном промежутке между двумя шкафами. Когда немцы вошли в кладовую, страха уже не было в душе Гопштейна. ”Я примирился с мыслью, — рассказывает он, — что на этот раз мне не уйти. Нужно было собрать все свои силы, чтобы достойно, без унижения встретить смерть”.