Илья Эренбург - ЧЕРНАЯ КНИГА

Уезжая, немцы опять распорядились о регистрации, обещая явившимся жизнь. Однако, никто не торопился, — разве можно было верить их собачьему слову? Мы стали готовиться к побегу, и ночью около двухсот человек выломали ограду и ушли в леса Белоруссии. Там мы встретились с нашими друзьями и братьями — партизанами. Они тепло приняли нас, молодых зачислили в свои отряды, а стариков, больных и детей укрывали и кормили. Для руководства нами был назначен политрук — товарищ Киселев, добрый и образованный человек.

Лето и осень мы прожили с партизанами в лесу. Когда начались холода, самых слабых из нас, по приказу командира, провели через линию фронта и доставили на нашу дорогую родину. Для этой цели был выделен особый отряд под руководством того же Киселева.

Поход длился около двух месяцев. Ночью мы шли, днем отдыхали, что день — то новый лес. В ночь мы проходили до двадцати, а в особо опасных местах — и до тридцати километров. Когда добрались до районов, захваченных партизанами, стали передвигаться днем, а ночью отдыхали у крестьян, по 3—4 человека в хате. Они нас кормили. Всего мы прошли пешком около тысячи километров.

Так мы спаслись. И обо всем пережитом я, семидесятилетний старик, Шмуэль Довид Кугель, правдиво свидетельствую перед миром.

Шмуэль Довид Кугель

***

2 июля 1941 года немцы вошли в местечко Глубокое. Страх и ужас охватили население. Десятки и десятки лет жили здесь дружно белорусы, евреи, поляки.

Немецкие власти прежде всего потребовали сдачи хлебных излишков. Каждой семье, независимо от числа ее членов, разрешалось оставить при себе только 20 кг (муки, зерна).

Остальной хлеб в течение нескольких часов надо было снести в магистрат. Печальную картину представляла огромная очередь, в которой было много людей, принесших ”излишки” в 3—5 кг.

Немецкие власти жестко контролировали исполнение этого приказа. У Ошера Гофмана при проверке оказалось муки более установленного немцами количества. За это ”преступление” забрали его с женой, детей и стариков-родителей. Их повели за город, заставили выкопать себе могильную яму и всех расстреляли.

Это злодейское уничтожение целой семьи произвело ужасное впечатление на все население Глубокого.

Такое же наказание грозило еще некоторым семьям: Ольмеру, Друцу, Канторовичу, Плискину, Понятовскому и др. У Друца, например, полицейские нашли отруби, которые он не отнес, ибо считал, что они не входят в норму хлеба.

Всех этих людей как преступников арестовали, и только за большую взятку им на этот раз удалось избежать смерти.

С первых же дней своего водворения немцы начали угонять все еврейское население (вплоть до детей) на работы.

Евреев заставляли делать непосильно-тяжелую работу и при этом всячески издевались и мучили их. Были случаи, когда домой ”с работы” приносили людей, избитых до потери сознания. Адвокат Слонимский, Натанзон, Пинтов, Ожинский — были среди этих несчастных жертв. Немецкие надсмотрщики вели себя как властелины с рабами; евреи должны были выполнять самые гнусные их прихоти: петь песни, ходить на четвереньках, подражать животным, танцевать, целовать обувь у немцев и т. д.

Немцы изощрялись во всевозможных издевательствах. Так, например, работавших на вокзале в Крулевщине ставили под водокачку и обливали холодной водой. Очень часто измученных после работы людей заставляли входить одетыми в озеро, ”искупаться”, а потом ложиться на песок и т. д.

Но все это были еще невинные забавы ”арийцев”.

20 октября 1941 года гебитскомиссар объявил, что в течение получаса все евреи должны переселиться в гетто. Вещей нельзя было забирать, только некоторую рухлядь, и то с разрешения специально назначенной комиссии из магистрата.

М. Раяк дает красочное описание этого ”перемещения”.

”Во время переселения весь город выглядел, как базар. Все улицы были загромождены рухлядью. Евреи несли свои жалкие вещи в отведенный для них лагерь — гетто. На улицах был небывалый шум, крик, толкотня. Полиция со своей стороны ”наводила порядок” и била людей прикладами, палками и чем ни попало по головам, рукам и т.п.”

Так совершилось переселение в гетто.

В гетто жили в страшной тесноте, — несколько семейств ютилось в одной комнате. Вся меблировка комнаты обычно состояла из столика и скамейки. Спать укладывались семьями на полу.

Сначала евреям было разрешено в течение двух часов производить покупки на базаре, но потом посещение базара было категорически запрещено. Евреям не разрешалось вообще покупать масло, мясо, яйца, молоко.

Общение с крестьянским населением под страхом смертной казни было запрещено. Но, несмотря на все эти жестокие ограничения, обрекавшие еврейское население на голод, эти каннибальские распоряжения всячески обходились.

Много крестьян, несмотря на грозившую им опасность, передавали и даже сами вносили продукты в гетто. Были случаи, что крестьянки надевали на рукава ”еврейские знаки” и приносили в гетто своим знакомым продукты.

Братья Раяк рассказывают, что крестьянин Щебеко ежедневно тайком доставлял молоко их больной матери.

Крестьянин Гришкевич украдкой приносил капусту, картошку и другие овощи для нескольких семейств — для врача Раяк, для портного Шамеса, для Гительсона и др.

Если такие ”преступления” обнаруживались, то виновные расплачивались жизнью. До смерти избивали людей за найденный кусок масла, за щепотку соли. Эту политику немцы проводили во все время своего хозяйничания.

Жена Залмана-Вульфа Рудермана была задержана и страшно избита за то, что пыталась при возвращении с работы внести в гетто два яйца. В начале мая 1943 г. был арестован и расстрелян мясник Шолом Ценципер. Контроль обнаружил у него в мешке петуха, которого ”преступник” хотел внести в гетто.

Евреям было категорически запрещено есть ягоды...

Трудно поверить, что за несколько съеденных ягод людей преследовали, как за совершение страшного государственного преступления.

Из поколения в поколение портняжила в Глубоком семья Глозманов. Честные труженики, искусные мастера, они пользовались всеобщим уважением и любовью.

У Зелика Глозмана был 10-летний сын Арон. С надеждой смотрел отец на успехи своего первенца. Из школы он приносил только отличные и хорошие отметки; в играх и даже в ”художественной самоде-я-я-ятельности”, — как немного нараспев произносил отец, — он был всегда первым. И портной Глозман с замиранием сердца думал о будущем сына. ”Слава богу, при советской власти все может быть. У Арника золотая голова, того гляди, он выучится на доктора или на инженера”.