Френсис Йейтс - Искусство памяти

Наглядный алфавит ведет свое происхождение, вероятно, от попыток понять, как знатоки искусной памяти, о которых говорится в Ad Herennium , записывали образы в своей памяти. В соответствии с общими принципами искусства, все, что мы хотим удержать в памяти, мы должны представить себе в виде образа. Применительно к буквам алфавита это означает, что они лучше запоминаются, если обратить их в образы. Понятия разрабатываются в визуальном алфавите с детской наивностью; так, обучая ребенка букве К, мы показываем ему картинку с изображением кошки. Росселий, по-видимому, совершенно серьезно полагал, что слово Aer (воздух) нам следует запоминать с помощью образов осла (asinus), слона (elephantus) и носорога (rinoceros)! [254] 254 Cosmas Rosselius, Thesaurus artificiosae memoriae,Venice, 1579, p. 119 verso. Одна из разновидностей наглядного алфавита, навеянная, как я полагаю, словами из Ad Herennium о запоминании нескольких наших знакомых, стоящих в одном ряду, состоит в том, что адепт искусной памяти мысленно выстраивает знакомых ему людей в алфавитном порядке их имен. Петр Равеннский дает великолепный пример применения этого метода, рассказывая, что для запоминания слова et , он представляет себе Евсевия (Eusebius), стоящего перед Фомой (Thomas), и ему стоит только поставить Фому за Евсевием, чтобы запомнить слово te ! [255] 255 Petrus Tommai (Петр Равеннский), Phoenix,ed. cit., sig. c Irecto.

Наглядные алфавиты, представленные в трактатах о памяти, были, по моему мнению, предназначены для запечатления надписей в памяти. Фактически это можно подтвердить примером, приведенным в третьей части книги Ромберха, где говорится о памятном образе, испещренном надписями, составленными из букв наглядных алфавитов ( ил. 6a Иллюстрация 6 a Грамматика как памятный образ. ). Это один из тех редких случаев, когда образ памяти представлен на иллюстрации, и образ этот напоминает фигуру старухи Грамматики, первой среди свободных искусств, со своими обычными атрибутами, скальпелем и лестницей. Здесь она представляет собой не только хорошо известное олицетворение Грамматики как свободного искусства, но и памятный образ, надписи на котором помогают запоминать сведения об этом искусстве. Надпись на ее груди и образы, расположенные на ней самой и подле нее, составлены из "предметных" и "птичьих" алфавитов Ромберха, комбинации которых он использует. Ромберх поясняет, что таким образом он запоминает ответ на вопрос, относится грамматика к общим или частным наукам; ответ подразумевает употребление терминов predicatio, applicatio, continentia . [256] 256 Romberch, p. 82 verso — 83 recto. Predicatio запоминается с помощью образа птицы в руке у Грамматики, имя которой начинается с буквы Р( Pico , сорока) и следующих за ней предметов из предметного алфавита. Applicatio запоминается через Aquila (орел) [257] 257 Если бы Ромберх оставался верен собственному "птичьему" алфавиту, птицей, обозначающей букву А был Anser (см . ил. 6c ), но в тексте (p. 83 recto) сказано, что в руках у Грамматики Aquila. и соответствующих предметов на ее руке. Continentia запоминается по надписи, сделанной с помощью предметного алфавита у нее на груди (см. предметы, представленные буквами C, O, N, Tв предметном алфавите , ил. 6b Иллюстрация 6 b Наглядные алфавиты для образа Грамматики. Из книги Ромберха Congestiorium artificiose Memorie, изд. Внеция, 1533. ).

Хотя Грамматика Ромберха лишена эстетического обаяния, она пригодится нам при изучении искусной памяти. Ее фигура указывает на то, как что персонификации, привычные изображения свободных искусств, отображаясь в памяти, становятся образами памяти. И что в памяти следует также удерживать надписи на таких изображениях для запоминания материала, относящегося к предмету персонификации. Демонстрируемый ромберховской Грамматикой принцип приложим ко всем остальным примерам олицетворения, в том числе и к изображениям добродетелей и пороков, когда они используются как памятные образы. Мы уже догадывались об этом в предыдущей главе, когда поняли, что изречения о покаянии на плетке в холтовском памятном образе покаяния, скорее всего, относятся к "памяти для слов", когда предположили, что надписи на соответствующих образах, сообщающие о частях основных добродетелей, как они определены в Summa Аквината, также являются "памятью для слов". Сами по себе образы пробуждают память о "вещах", а запоминаемые на них надписи есть "память для слов" о "вещах". Так, по крайней мере, мне это представляется.

Грамматика Ромберха, которая здесь, без сомнения, выполняет функцию образа памяти, демонстрирует этот метод в действии, с тем добавлением, что надписи (как мы предполагаем) лучше будут запоминаться, если выполнять их не обычным способом, но образами букв наглядных алфавитов.

Обсуждение того, как запоминать Грамматику, ее части и высказывания о ней, вынесено в заключительную часть книги, где Ромберх выдвигает чрезвычайно амбициозную программу запечатления в памяти всех наук, — теологических, метафизических, нравственных, — равно как и семи свободных искусств. Метод, применяемый к Грамматике, (описанный выше в значительно упрощенном виде) можно, по его убеждению, применить ко всем наукам и ко всем свободным искусствам. Изображая Теологию, например, мы можем представить себе всеведущего и превосходного теолога; на его голове будут располагаться образы cognitio, amor, fruitio ; на различных частях его тела — essentia divina, actus, forma, relatio, articuli, precepta, sacrament, и все, что входит в ведение Теологии. [258] 258 Romberch, p. 84 recto. Затем Ромберх по столбцам распределяет части и разделы теологии, метафизики (в которую включены философия и моральная философия), юриспруденции, астрономии, геометрии, арифметики, музыки, логики, риторики и грамматики. Для запоминания этих предметов формируемые образы должны сопровождаться другими образами и соответствующими надписями. Каждому предмету следует отвести отдельную комнату памяти. [259] 259 Ibid., p. 81 recto. Даются очень сложные указания к тому, как создавать образы, рассматриваются способы запоминания наиболее абстрактных метафизических предметов, даже логической аргументации. Складывается впечатление, что Ромберх в сильно сокращенной и, без сомнения, ущербной и упрощенной форме (употребление наглядных алфавитов свидетельствует о таком упрощении) предлагает систему, которая в прошлом использовалась каким-то мощным умом и которая дошла до него в традиции доминиканского ордена. Судя по частым обращениям к высказываниям Аквината о телесных подобиях и по порядку построения ромберховской книги, вполне вероятно, что в этом позднем доминиканском трактате о памяти мы сталкиваемся с отдаленными отголосками системы памяти самого Фомы Аквинского.