Массимо Азельо - Этторе Фьерамоска, или Турнир в Барлетте

В этот день, который готовил Джиневре самые горькие испытания, она проснулась несколько позднее обычного, ибо, терзаясь мучительными размышлениями, она только на рассвете погрузилась в тревожный сон, полный фантастических видений. То представлялся ей раненый Фьерамоска с потухшим взором, зовущий ее на помощь, то она видела его победителем, увенчанным славой, окруженным знатными вельможами, и ей чудилось, что он с презрением отводит от нее взор и обращает его на другую женщину, которую держит за руку. И тут же во сне она говорила себе чтобы успокоиться: "Да ведь это только сон!" - но в то же время ее охватывал трепет, ей казалось, что она слышит веселый шум свадебного пира Этторе, звон колоколов, пушечную пальбу; шум этот в конце концов потряс ее до такой степени, что она пробудилась, открыла глаза и, повернувшись к балкону, с которого открывался вид на Барлетту, поняла, что если все остальное и было сном, то звуки, грезившиеся ей, она продолжала слышать и наяву. Джиневра села на кровати, выставила из-под одеяла крошечную ножку, белоснежную и округлую, сунула ее в красную туфельку и, надев поверх рубашки голубое платье, откинула обеими руками за уши свои длинные каштановые волосы.

Она вышла на балкон и уселась под сенью дикого винограда, устремив глаза, ослепленные сиянием безоблачного неба, на величественное зрелище, открывшееся перед ней.

Солнце взошло уже несколько часов тому назад и ярким светом озаряло берег, город и крепость. На фоне розовеющих башен и холмов то и дело появлялись перламутровые клубы дыма, пронизанные стремительными огненными язычками. В солнечных лучах клубы эти становились белее снега, вились бесконечными кольцами и уносились все выше и выше, тая в небесной лазури. Спустя несколько мгновений доносился звук выстрела и, отраженные водной гладью, отдавался эхом в прибрежных скалах и постепенно замирал в далеких горных ущельях. Крепость и город, окутанные дымом, который, впрочем, быстро рассеивался под дыханием свежего морского ветра, смотрелись в синее зеркало неподвижных вод, таких спокойных, что опрокинутое отражение не дробилось, а только чуть заметно трепетало.

Колокольный звон и музыка звучали то громче, то слабее, - их доносил ветер; в тишине, окружавшей монастырь, - иногда можно было ясно расслышать, как народ громкими криками приветствует испанского полководца. Но ни это веселье, ни живописный вид, расстилавшийся перед глазами Джиневры, - ничто не могло разогнать ее печаль. К угрызениям совести примешивалось еще другое, не менее мучительное чувство: подозрение, что ее обманывает тот, ради которого она принесла такую жертву - ослушалась голоса долга и совести. Разум ее отвергал это подозрение, сердцем она тоже противилась ему, но все же сомнение не покидало ее. Тот, кто сам испытал эти чувства, поймет, как трудно рассеять такую тревогу, И в самом деле, если все ее опасения были ложными - немало случайных обстоятельств, по всей видимости, подтверждало их.

Этторе удалось скрыть встречу с Граяно, но он слишком привык не таиться от Джиневры и не умел притворяться; она сразу заметила, что он хранит в душе какую-то тайну, которой не хочет поделиться с ней.

С другой стороны, странное поведение Зораиды мучило ее, словно заноза, прочно засевшая в сердце. "Кто скажет мне, - думалось ей, - что Этторе не замечает ее любви? Кто уверит меня, что он сам к ней равнодушен?" - Джиневра терялась в лабиринте догадок и не могла найти путеводную нить, чтобы выбраться из него.

Утомленная тяжелым раздумьем, Джиневра встала, чтобы пойти побеседовать с кем-нибудь и немного развлечься. Она направилась к Зораиде, но той не было дома; спустилась в сад - но не застала ее и там; расспросила всех, кто оставался в тот день в монастыре, но никто не видел Зораиды. У Джиневры сжалось сердце и в голове вихрем пронеслись бесчисленные неясные подозрения. В поисках Зораиды она дошла до сторожевой башни на краю острова. Башня осталась без охраны; как только комендант уехал, все разбежались, чтобы поглазеть на праздник.

Джиневра миновала мост и пошла берегом; справа от нее простиралось море, слева поднимался горный склон, поросший густым кустарником. Она шла медленно, целиком погруженная в свои мысли, не замечая ничего вокруг. Но внезапно какой-то шорох в кустах привлек ее внимание, и она с испугом увидела, как навстречу ей, шатаясь, вышел человек в окровавленных лохмотьях, исцарапанный колючками, растрепанный и обросший всклокоченной бородой. Он упал перед Джиневрой на колени: она уже готова была обратиться в бегство, но все же осталась, так как была женщиной отважной и решительной. Внимательно вглядевшись в незнакомца, столь неожиданно появившегося перед ней, она узнала Пьетраччо, атамана разбойничьей шайки, побегу которого, по хитрому замыслу дона Микеле, они с Фьерамоской невольно содействовали.

Все случилось именно так, как предвидел приспешник Валентино: пока Джиневра и Этторе пытались оказать помощь женщине, Пьетраччо бросился вверх по лестнице, затем выбежал из ворот, угрожая кинжалом каждому, кто преграждал ему дорогу, и наконец, несмотря на раны и преследующих его людей, добрался до леса, где ему удалось скрыться благодаря своей ловкости и опыту в таких делах. Чтоб не попасть в руки тех, кто его разыскивал, он жил впроголодь, не выходя из чащи; теперь же он вдруг оказался возле женщины, которой не боялся, так как видел в ней свою избавительницу. Он принялся умолять ее о помощи, показывая жестами, что изнемогает от усталости и голода, хотя это и без того бросалось в глаза. Джиневра чувствовала одновременно и отвращение и жалость к несчастному. Она сказала Пьетраччо, что он может ничего не опасаться, так как в монастыре сейчас нет никого, кроме монахинь, и стража покинула башню. Поэтому Джиневра предложила ему спрятаться в дровяном сарае под домиком, где она жила, чтобы он восстановил там свои силы. Разбойник для которого жизнь в лесу была уже страшнее смерти последовал за Джиневрой и, никем не замеченный добрался до своего убежища. Добрая Джиневра накормила его, перевязала рану, которая требовала ухода, хотя не была опасной, и устроила ему постель на куче соломы. Потом она вернулась домой как раз в тот момент, когда Зораида и Дженнаро вернулись из Барлетты.

Джиневра не могла удержаться, чтоб ласково не пожурить девушку за то, что та ушла, не предупредив ее.

- Зораида, дорогая моя! Я так беспокоилась, не видя тебя нигде на острове; почему ты не предупредила меня, что уйдешь?

- Я не хотела будить тебя, - отвечала Зораида и, почувствовав неискренность своего ответа, слегка покраснела, что не укрылось от глаз Джиневры; затем она продолжала:

- Я рано ушла с Дженнаро и...