И. Василевский - Романовы

Но то, что ныне ясно и понятно, было загадочно в те дни даже для П. Н. Милюкова. Удивляться ли, что сам Григорий Распутин ничего не понимал, что его страшила неизвестность и пугала странная история его вызова в столицу. «Зачем?» — с тоской думает забившийся в угол купе мужик, с тоской вспоминая оставленных в Покровском жену и детей и робко поглядывая на рослую фигуру сопровождающего жандарма.

Но когда на Московском вокзале Распутина встретили ласково, когда старый знакомый протоиерей Восторгов повез его на собственном экипаже к себе на квартиру, Распутин, поняв, что плохо не будет, стал спокоен и даже самоуверен.

Все источники, описывающие Распутина в этот период, единогласно указывают на его крайнюю молчаливость в эти дни. Хитрый мужик помалкивал, присматривался и давал выговориться окружающим. Редкие слова его были осторожны и увесисты. Протоиерей Восторгов был очень доволен своим гостем.

Распутину купили новую поддевку, высокие сапоги и вышитую рубаху, представили центральному комитету объединенных монархических организаций в Москве. Титулованные черносотенцы были в восторге от «настоящего» мужика. Только адвокат П. Ф. Булацель обмолвился пророческой фразой: «Вы ждете от него пользы, а получите вред. Советую оставить эту затею». Но его слова успеха не имели, адвокату сказали, что он оторвался от народа. Григория начали возить из одного салона в другой. И в Петербурге, и в Москве.

Баронесса Пистолькорс, графиня Кантакузен, баронесса Медем, княгиня Нарышкина, княгиня Игнатьева — не перечесть всех этих очарованных старцем дам.

Протоиерей Восторгов, посвящая Распутина в тайны закулисных отношений, пытался было учить его правилам приличия. Но Григорий был достаточно умен, чтобы понять, что соблюдение правил хорошего тона не сделает из него светского денди, а только уменьшит его колоритность в глазах высшего света. Он понимал, что его сила — это сила «первого в деревне», а не «второго в городе».

Он знал, что его грязные корявые ногти гораздо «оригинальнее», чем любой шаблонный маникюр какого-нибудь чиновника для особых поручений, что запах мужского пота должен казаться «оригинальнее», чем Коти с Убиганом. Он демонстративно обращается на «ты» со всеми этими графинями и баронессами: «Ну ты, шалая, хвостом-то не верти, сиди смирно, коли с тобой говорят» И, скрывая насмешливую улыбку в густой бороде, совал дамам для поцелуя свою мужицкую, демонстративно грязную руку. Дамы целовали и умилялись.

Что бы ни сказал новоявленный старец, что бы он ни сделал, во всем отыскивали сокровенный смысл и значение. Видя огромный и все растущий успех Распутина, с его именем начинают связывать свои честолюбивые планы не только протоиерей Восторгов, но и Феофан, Гермоген, Илиодор и другие.

Но Распутин уже почувствовал свою силу. Он желает действовать самостоятельно, ни с кем не хочет связывать свою судьбу. Для его политики ему нужны развязанные руки.

Чтобы понять, какими приемами Распутин добивался упрочения своего влияния среди высшей аристократии, достаточно одного примера.

Графиня Игнатьева, когда он посетил ее салон, показывает ему картину «Фрина».

— Не хочу смотреть — грех, — говорит он, когда графиня подводит его к картине.

Отворачиваясь от картины, Григорий осеняет ее крестным знамением и что-то торопливо шепчет. В тот же вечер в самом центре картины появляется крестообразный разрез. Барон Пистолькорс, известный «авторитет» по вопросам мистики и оккультизма, сразу же объяснил, что картина лопнула от креста, которым осенил ее «святой» старец. Это объяснение принимается всеми без малейшего сомнения. Все увеличивается жадная толпа очарованных дам вокруг Распутина. Очень скоро Восторгов будет всеми силами стараться развенчать Распутина и в связи с этим случаем будет рассказывать, что он сам подарил Распутину маленький перочинный ножик, которым хитрый Гришка и разрезал потихоньку картину. Но уже поздно.

В длинном списке поклонниц Распутина оказывается фрейлина А. А. Вырубова-Танеева, ближайшая подруга императрицы Александры Федоровны. Григорий Распутин выдержал целый ряд экзаменов и блестяще доказал, что умеет умерщвлять плоть. Великосветские дамы уже его не привлекают. Он, например, пишет в записке епископу Варнаве: «Милой! Дорогой! Приехать не могу, плачут мои дуры, не пущают!» Он ищет близкого знакомства с Александрой Федоровной и Николаем II. Распутин лечит наследника внушением. Он становится своим человеком во дворце. К Николаю и Александре обращается на «ты», говорит с ними ласково, не строго, похлопывая по плечу государя, диктуя попутно те или иные назначения или государственные мероприятия. Общий тон, которым принято говорить о Распутине, — презрительный тон обвинений: конокрад, хам, распутник, чуть ли не погубитель России. Но надо признаться, что при внимательном и беспристрастном отношении эти обвинения не так уж страшны. Состав преступления налицо, но обвинение предъявлено не совсем по адресу. Распутин воровал? Брал взятки? Но разве может он сравниться в этой области с такими матерыми «специалистами», как Штюрмер, Горемыкин, Хвостов и прочие? Григорий распутничает? Но если все эти графини и баронессы полагают, что наилучшее место для проявления святости — это бани, почему сибирский мужик должен упорствовать в роли Иосифа Прекрасного и быть более культурным и нравственным, чем все эти утонченные представительницы высшего света?

Конечно, его биография «со всячинкой», и добродетелей у него наберется не много. Но дело не в его личности. Распутин — это эпоха, а не психологический тип. Трудно решить, увеличил ли Распутин своим присутствием количество зла при дворе. Но бесспорно, что его, с позволенья сказать, деятельность приблизила революцию больше, чем сотни прокламаций.

И не забудем, что убили Григория Распутина не кто-нибудь, а монархисты — Пуришкевич с великим князем Дмитрием Павловичем, графом Феликсом Юсуповым и князем Сумароковым-Эльстон. И вовсе не случайно, что именно отсюда, из этого лагеря, шла волна возмущения против «некоронованного короля России», против мужика у расшатанного трона.

Как ни странно, но очень большое количество источников, наряду с указаниями на «автоматизм» царя, на присущую ему безжизненность и скуку, указывают и на какую-то особую привлекательность, свойственную ему. «Я знаю светских дам и мужчин, — свидетельствует Т. Мельник-Боткина, — говоривших, что от одного взгляда этих глубоких и ласковых глаз они еле удерживали слезы умиления и готовы были на коленях целовать его руки». Она же вспоминает: «Какое счастье было для моего отца получить кусочек сахара, тронутый его величеством!»