Виталий Полупуднев - У Понта Эвксинского (Том 2)

- Я? Да, я пес,- отвечал волопас без тени улыбки,- только я дикий пес, а ты - дворовый. Ты лижешь руку, что наказует тебя и кормит, а я не умею. Потому мне и не досталось собачьей еды.

Дворовые дружно рассмеялись. Пастух считался чудаком и в то же время опасным человеком. Его любили слушать, но никто не дружил с ним, боясь его колючих речей, за которые не диво было угодить под плети.

- Эй, повариха! - окликнул волопас кухонную бабу.- А ну, возьми вот это да изжарь на палке!

Он достал из-под овчины убитого зайца и бросил на землю.

- Пусть я буду пес,- обиженно продолжал охмелевший Астрагал,пусть! Но вот я сыт. А что мне еще надо? Ничего!

Он говорил это так, словно старался убедить себя и окружающих в том, во что и сам не совсем верил. Некоторые кивнули головами не то одобрительно, не то с насмешкой. Никто не возразил ему.

- Значит, на роду написано тебе быть рабом,- изрек все с той же холодностью волопас.- Ибо не корми козла мясом, он не поймет его вкуса. Самая плохая трава для него слаще и вкуснее. Так и для врожденного раба - свобода в тягость.

- Опять ты умствуешь? - послышался со стороны густой бас Анхиала, недовольного тем, что рабы собрались в кучу.- Людям головы туманишь?

- Я не умствую,- отозвался Пастух, и в его голосе прозвучали нотки упорства и неуступчивости,- но я хорошо знаю, что даже отпущенный на свободу осел сам возвращается во двор хозяина, желая испить помоев, к которым привык. Разве это не так?

- Вот тресну тебя по черепу ножнами меча, так сразу эта дурость вылетит из твоей головы! Дикий степной пастух, а берешься судить! Ты вот тоже пришел на хозяйский двор и смотришь, чего бы съесть и выпить. Значит, и ты осел?

- Осел. Ты прав - мы все ослы. А я даже вьючный осел. Ну, а ты выездной. Но уши у нас одинаковые.

Анхиал, изрядно подвыпивший, побагровел от дерзких речей раба. Если бы на месте Пастуха был кто-то другой, он спустил бы с его спины шкуру. Но этому удивительному человеку многое прощалось. Встретившись глазами с огненно-холодным взглядом странного волопаса, Анхиал невольно отвернулся. Чтобы замаскировать смущение, он крякнул и провел рукой по усам.

- У кого боги отняли разум, тот сам лезет головой в омут. Хозяин разрешил тебе в город ходить на моления, думал - ума наберешься. Видно, нечего дырявым кувшином воду носить!

- Не ссорьтесь! - раздался веселый голос одного из царских псарей.- Лучше расскажите, откуда эта девка взялась. На коне скачет, как табунщик. Самого царя от волка спасла. Вот это девка!

Разговор принял новое направление. О Пастухе и его речах сразу забыли. Никто так не любопытен, как дворовые рабы, Каждому хотелось узнать, откуда и зачем приехала в имение эта ночная гостья. Уж не думает ли Саклей женить на ней Алцима?

Лайонак, утолив голод и жажду, приблизился к говорившим. Он успел разглядеть девушку, и она мучительно напоминала ему кого-то,- но кого? Как будто он уже видел ее и даже слышал ее голос, запомнил ее светлую улыбку.

На крыльце показался Олтак, и по его приказу один из дандариев поскакал в сторону Пантикапея. Потом вынырнул Саклей, от одного взгляда которого всех рабов как рукой смело, двор словно вымер. Даже Анхиал, ругаясь в махая плетью, исчез за сараями, как бы выполняя важное дело.

Лайонак и Пастух остались у дверей конюшни, в которую только что юркнул Астрагал.

- Смелые, но неосторожные слова говоришь ты, брат Пастух! заметил царский конюх.- Говорю тебе, как брату, именем единого бога! Дойдут твои речи до Саклея,- вздернет он тебя на железное колесо! Или не страшишься?

Пастух подмигнул насмешливо, но не улыбнулся.

- Страшусь, но не могу не говорить. Я и на площади всему народу, что там был, о тайне царской рассказал. Теперь все узнали, что Перисад продал царство Митридату и ждет понтийских солдат, чтобы со своим народом расправиться.

- Говори еще, чтобы деревня знала. Но будь осторожен.

Они расстались. Лайонак пошел к лошадям, Пастух - на кухню, узнать, готово ли жаркое из зайца, пойманного им в силок.

Астрагал вышел из дверей конюшни и, оглянувшись, отправился разыскивать Анхиала. Найдя его около кухни, сообщил ему, что злоязычный Пастух и царский конюх говорили что-то о продаже Перисадом царства Митридату, но что точно - не разобрал через деревянную стену конюшни.

- Пастух говорил об этом? - задумался Анхиал. Он уже слышал тайную новость, о которой говорили всюду.

- Говорил.

- И царский конюх Лайонак?

- И он тоже говорил.

- И это все?

- Все.

- Иди, дурак! Если будешь подслушивать, то старайся все услышать. Но и за это ты молодец! Хозяин не забудет твоего усердия, я доложу ему. Старайся!

- Стараюсь, господин! - угодливо улыбаясь, поклонился Астрагал.

- Иди и больше не болтай об этом. Через час царь со всей свитой в сопровождении Саклея выехал из имения в Пантикапей.

ГЛАВА ПЯТАЯ

ДВЕ АФРОДИТЫ

1

События последнего времени всколыхнули пантикапейский народ, основное ядро которого состояло из потомков эллинских переселенцев, упорно сохранявших черты и обычаи своих предков.

В эллинских городах любой слух заставлял собираться толпу, известие захватывало весь рынок, а события первостепенной важности, как правило, вели к всенародному собранию - экклезии.

Так получилось и на этот раз. Разгром войск скифского даря Палака, приезд Диофанта и обещание помощи от Митридата уменьшили гнет мрачных предчувствий и явились как бы сигналом для пантикапейской общины напомнить о себе.

Впрочем, непосредственным поводом к собранию послужила смерть Аргота, выборного стратега города, Аргот давно уже не участвовал в делах, лежал в постели, принимая горькие лекарства, меняя повязки на вскрывшихся ранах. Но лишь с его смертью встал вопрос об избрании достойного преемника, имеющего власть и влияние при дворе, способного защитить перед царем интересы горожан.

Городская экклезия не имела тех широких прав, которыми пользовалось народное собрание в Херсонесе или в Ольвии - этих маленьких республиках древности. Ее решения чаще всего заранее подготовлялись советниками царя, утверждались последним, а потом вносились подставным лицом на общее обсуждение и голосование. То и другое также проводилось формально, выступали ораторы с готовыми речами, и после молчаливого поднятия рук решение принимало внешность проявления "народной воли".

Так делали предки Перисада, так делалось и при нем. И все же полностью обуздать народ не удавалось ни одному Спартокиду. Нечасто, но бывало, когда с голосом народа приходилось считаться даже таким сильным тиранам, как Евмел, который принужден был держать ответ перед возмущенным народом, после того как убил своих братьев и всех их родственников и друзей, дабы обеспечить себе прочное царствование.