Станислав Куняев - Шляхта и мы

В 1944 году в первую годовщину разгрома варшавского гетто Юлиан Тувим написал статью «Мы, польские евреи», опубликованную тогда в Лондоне. Она давно лежала в моем архиве, и когда я ее просматривал, то всегда несколько недоумевал, что поэт обвиняет в страданиях своего народа не столько гитлеровских расистов, сколько кого-то другого. И лишь сейчас, внимательно вчитавшись в текст, я понял, что он обвиняет в холокосте свою родину. «Я не делю поляков на породистых и непородистых, я предоставляю это расистам – иностранным и отечественным», «моя ненависть к польским фашистам глубже, чем к фашистам других национальностей», «я делю поляков на антисемитов и антифашистов »… Однако примечательно, что Тувим не желает вдуматься в то, почему поляк, сражающийся в рядах Армии Крайовой, может одновременно быть и антифашистом и антисемитом, что бывало на каждом шагу.

Есть в этой обвинительной речи и апокалиптические картины грядущего ветхозаветного возмездия всему европейскому миру:

«Над Европой возвышается огромный и все растущий скелет. В его пустых глазницах горит огонь страшного гнева, а пальцы стиснуты в костлявый кулак. И он , наш Вождь и Диктатор, будет определять наши права и требования».

Ну чем не строки из «Коммунистического Манифеста» о «призраке коммунизма»! Но одновременно есть в этом экзальтированном тексте и весьма прагматические попытки истолковать по-своему историю человечества, а то и просто «исправить» ее.

«Мы те, кто две тысячи лет тому назад дал миру Сына человеческого > невинно убиенного Римской империей ».

Если так, то куда же мы денем евангельское свидетельство о разговоре римского наместника Пилата с еврейской толпой: «Пилат, видя, что ничто не помогает, но смятение увеличивается, взял воды и умыл руки перед народом, и сказал: невиновен я в крови Праведника Сего; смотрите вы. И, отвечая, весь народ сказал: кровь Его на нас и на детях наших». Однако нынешний папа римский, в прошлом польский кардинал Войтыла, переложил, подобно Тувиму в 1944 году, грех распятия на «Римскую империю».

А вслед за ними на втором витке польской истории известный историк и публицист Ян Юзеф Липский – человек героической судьбы, участник Варшавского восстания, активист «Солидарности» – не удержался от соблазна перебросить грех польского антисемитизма на плечи империи советской:

«Позором в истории нашей страны останется то, что в 1968 г. тысячи евреев и поляков еврейского происхождения были принуждены уехать из Польши. Советский полицейский антисемитизм, разгулявшийся в СССР еще тогда, когда в ПНР ничто его не предвещало… теперь был привит и у нас»…

Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! Оказывается, до знакомства с советской системой поляки в еврейском вопросе были невинны, словно Адам и Ева, и лишь в эпоху Гомулки мы их, наивных, антисемитизму научили. И это пишет весьма честный и смелый мыслитель, который не мог не знать польскую историю со времен от средневековья, когда евреев сжигали на кострах, до эпохи Едвабне и Освенцима… Да если бы мы в этой науке были учителями поляков, как утверждает Липский, наша история пошла бы по совершенно другому пути! Нет, нам таких учеников не надо.

Да, понятно, что в борьбе с Россией шляхта опиралась на евреев, а евреи в той же борьбе на шляхту («за нашу и вашу свободу»), но органическим и вечным этот союз, конечно же, быть не мог. Наиболее трезвые и бесстрашные умы (в первую очередь еврейские), конечно же, понимали это.

«Человек оттепели» Александр Галич, будучи умнее поэтов-полонофилов из «списка Британишского», никогда не забывал о подлинном отношении шляхты к еврейству. Он знал, что евреям опасно лебезить перед шляхтой. Именно поэтому в поэме о Януше Корчаке (Якове Гольдшмидте, как демонстративно пишет Галич в предисловии к поэме) он заклинает пепел Корчака, летящий над Варшавой из печей Треблинки:

Речь идет о том же, о чем вспоминает Юзеф Липский – в 1968 году большая часть еврейского населения Польши под давлением общества и государства вынуждена была эмигрировать из Польши. Вот ведь как получается: шляхтичи вытесняли, выдавливали евреев из Польши, а советская власть всяческими усилиями, наоборот, удерживала их, не выпускала, пыталась оставить в стране, а не избавиться от «пятой колонны». В итоге и польское и советское государства были обвинены «мировым общественным мнением» в антисемитизме! Но в любом случае – не надо, панове, с больной головы на здоровую.

Да, история беспощадно посмеялась над многими священными, сакральными страницами польского сознания. Священной, неприкосновенной, к примеру, считается у поляков память о Катыни. И вдруг эхо одновременных с Катынью едвабненских событий несколько испортило эту сакральность, когда историк Кшиштоф Теплиц сказал то, о чем задумались после Едвабне многие:

«Сегодня о польских полицейских говорят, что многие из них были злодейски убиты в Катыни и Медном, но не говорят, что те, кто туда не попал, помогали гитлеровцам в «окончательном решении еврейского вопроса» («Пшогленд». 27.11.2001).

Вот где собака зарыта! Может быть, такой взгляд на Катынь поможет нам прояснить, почему, когда 19 апреля 1943 года в ответ на попытку вывезти часть евреев из Варшавы в Освенцим, в варшавском гетто началось восстание, – ни лондонское правительство, ни Армия Крайова ничего не сделали, чтобы хоть как-то защитить обреченных евреев.

Этой драматической странице польской истории посвящено стихотворение моего давнего знакомого, ныне покойного, поэта и журналиста «Московского комсомольца» Александра Аронова. Поэт он был бесталанный, и стихотворение у него получилось таким, что его легче пересказать, нежели цитировать. Называется оно «Гетто 1943 г.».

А сюжет стихотворения таков, что встречаются «два мудрых человека», поляк и еврей, за бутылкой вина и начинают спорить о вине народов друг перед другом. Поляк не может простить советских русских за то, что они стояли в 45-м перед Вислой и не помогли восставшей Варшаве, советский еврей заступается за советскую честь и убеждает собеседника, что наши войска были не готовы к штурму Варшавы – «силенок было мало»… Но когда поляк потребовал от русских «умереть за други своя», взывая к христианским чувствам: