Григорий Померанц - Догматы полемики и этнический мир

В сознание Солженицына врезались три еврея-теневика (они и сегодня врезались в народную память, затмив всех прочих евреев). Три еврея, уже использованные в пьесе "Олень и шалашовка", теперь попали в центр главы "Евреи в лагерях ГУЛАГа", и к этому личному переживанию подобран Монблан фактов, очень разношерстных. Тут и Копелев, и Пинский. Хотя что общего с теневиками у Пинского, попавшего на инвалидный ОЛП и назначенного санинструктором за умение читать по-латыни? Что общего с ними у репрессированного профессора, назначенного счетоводом? Тут ведь были административные соображения. Вор смухлюет и сорвет лапу (взятку), а профессор побрезгует. Лагерное начальство считало контриков золотым фондом для подобных должностей и охотно шло навстречу интеллигентской солидарности. Другое дело - КВЧ. Культурным воспитанием занимались не интеллигенты.

Солженицын видит только этническую солидарность и просто не замечает интеллигентской. В моем опыте этническая солидарность царила только у прибалтов и западных украинцев, а у нас, зеков из "старого" Советского Союза, интеллигенция была своего рода субэтносом. Формировался этот субэтнос со времен Петровской реформы, отделившей европейски образованный слой от простонародья, и в лагере эта пропасть сохранилась. Я был принят, как свой, в группу интеллигентов, среди которых численно преобладали этнически русские. Лагерное простонародье нашей дружбы не понимало и толковало по-своему. У Лени Васильева находили нерусский тип лица, у Жени Федорова мать, приезжавшая на свидание, - брюнетка и т.п. Восприятие мандельштамовской "тоски по мировой культуре" как еврейской сохранилось и сегодня и поддерживается мифом о жидо-масонах, полумифической теорией этносов, евразийством. Но я вышел из лагеря с чувством нерушимой интеллигентской солидарности, пересекающей этнические границы. К сожалению, солидарность поддерживалась общим давлением режима и без внешнего давления оказалась ненадежной. Сегодня я предпочитаю говорить, что надеюсь на Дон-Кихотов.

Однако вернемся к тексту главы о евреях в лагерях. Мне кажется, нельзя валить в одну кучу заключенных и начальников, добровольно избравших карьеру чекиста. Наплыв евреев в кадры ВЧК-ОГПУ-НКВД-КГБ - факт истории. Факт печальный. Соломон Лурье в превосходной книге "Антисемитизм в древнем мире" предупреждал (в 1922 году!): "Евреи, пошедшие на работу в ЧК, плохо знают историю своего народа". И подтвердил это рассказом о веренице погромов в Птолемеевском и Римском Египте, после трехсот лет верной службы евреев в ахеменидской администрации Египта. В народах диаспоры трудности выживания выработали особый тип, готовый на все, чтобы выжить. И в чекистские начальники в 1920-е годы шли евреи этого типа, а репрессировали других (пока, в 1930-е годы, не расстреляли и расстрельщиков). Ставить рядом санинструктора Пинского с кадрами Ягоды так же неверно, как академика Лихачева с вологодским конвоем.

Этнический состав номенклатуры - это интересная проблема, я принял ее из рук Солженицына и по-своему разрабатывал; однако нельзя считать тезисом, допускающим обсуждение, демоническую фигуру Френкеля, просто вытарчивающую среди собранных в книге Александра Исаевича цифр и фактов: "О Нафтоле Френкеле, неутомимом демоне "Архипелага", особая загадка: чем объяснить его странное возвращение в СССР из Турции в 1920-е годы? Уже благополучно удрал из России со всеми капиталами при первом дуновении революции; в Турции уже получил обеспеченное, богатое и свободное положение; никогда не имел и тени коммунистических взглядов. И - вернуться? Вернуться, чтобы стать игрушкой ГПУ и Сталина, сколько-то лет отсидеть в заключении самому, - зато вершить беспощадное подавление заключенных инженеров и уничтожение сотен тысяч "раскулаченных"? Что двигало его ненавистно злым сердцем? Кроме жажды мести к России не могу объяснить ничем. Пусть объяснит, кто может" (c. 335-336).

По-моему, очень просто объяснить: жаждой достижений. И уже объяснено теорией Макклелланда; Березовский, видимо, не читая Макклелланда, заново ее открыл и напечатал в своей исповеди. Любопытно, что ни свидетельских показаний, ни социологического, культурологического анализа, предшествующего образу Френкеля, нет. Все вырвалось из сердца.

Между тем группа сотрудников зарубежного исторического журнала "Память" опросила подчиненных Френкеля по его последней должности, и они рисуют совершенно другой образ. В вагоне командующего железнодорожными войсками ни одного кресла, только венские стулья, в том числе для самого генерал-лейтенанта. Никакого злого сердца, скорее никакого сердца. Люди для него пешки, и жизнь Филемона и Бавкиды его не волнует, но и садизма, мстительности (наподобие сталинских) - ни грамма. Евгения Гинзбург рисует подобного начальника в своих колымских воспоминаниях. Это тип, а не демоническое исключение, тип, неоднократно описанный, от Фауста - осушителя болот - до прозаического Домби.

Безбедная жизнь в Константинополе для таких людей - скука. Френкель не эпикуреец, его жизнь - Дело. Почувствовал запах начинающейся великой стройки в России и рванулся туда, несмотря на риск ареста, и добился своего вписался в историю сталинских строек и в историю Отечественной войны, восстанавливая разрушенные железнодорожные пути впритык за наступающей армией.

Я наблюдал этот тип в его русском варианте - лейтенанте Кошелеве, начальнике ОЛПа No 2 Каргопололага; беспощадный в достижении деловой цели, но совершенно не мстительный, не демонический. В своих "Записках гадкого утенка" я заметил, что без таких жестких людей не строилась ни экономика петровской империи, ни советская экономика сверхдержавы. "А по бокам-то все косточки русские" - ложились и в мирный XIX век, и в сражениях войны, когда холодно беспощадный Жуков исполнял сталинские приказы, "не считаясь с потерями". Или когда послал дивизию в учебное наступление после взрыва настоящей атомной бомбы.

Демонизация строителей (каналов, железных дорог и прочего) случалась и в истории (например, в староверческом мифе о Петре-антихристе), но для Солженицына важна еще детская травма, физическая (знак на его лбу) и психическая. Свидетели (Люксембург, Симонян) расходятся в частностях (воспоминания за десятки прошедших лет потеряли четкость), но сходятся в главном: началось с дразнилки "жид пархатый, говном напхатый". Случай очень банальный. Слово "жид" носилось в воздухе уличных перебранок. В том же, 1930 году Зина Миркина, в возрасте четырех лет, рассердившись, обозвала свою любимую няню, Матрену Клопову, "жидовской мордой". Об этом семьдесят лет вспоминают со смехом. Откуда такой сыр-бор в Ростове? Может быть, в словах Сани прорвалась недетская страстность, недетская озлобленность?