Григорий Померанц - Распадающаяся Вавилонская башня

Этот общий принцип не устраняет различий религий. Далай Лама несколько раз повторял тибетскую поговорку: нельзя приставлять голову яка к туловищу овцы. Но не следует делать и другого: превращать различия в антиномии. Антиномии - создание западного ума. В восточном уме их нет. И можно чему-то научиться от восточной философии. Вспомним еще раз, что христианство стало мировой религией, усвоив некоторые элементы платонизма. Не грех усвоить и кое-что от индийского и дальневосточного понимания противоречий.

На "круглом столе" о глобальном этосе дьякон Андрей Кураев опровергал меня, указывая, что христианство - это чистый свет без тьмы, а даосы говорят о гармонии света и тьмы. Возражение имело бы смысл, если бы физический свет и тьма вызывали бы одинаковые ассоциации во всех культурах. Между тем, в китайской культуре дело идет о гармонии инь и ян. Инь, по первоначальному значению иероглифа, - это влагалище, ян - член детородный. На архаическую основу наложились ассоциации: текучее и твердое, воды и горы, наконец - тьма (не как зло, а как ночь, когда происходит зачатие) и свет (как день, когда человек рождается на свет). Такое противопоставление ночи и дня - без антагонизма - и в Библии можно найти, в Книге Иова. Вечная ночь заморозила бы поля, вечный день сжег бы их. Зло не в ночи и не в дне, не в тьме и свете, а в нарушении их гармонического чередования. Дао рождает инь и ян не как зло и добро, а как женское и мужское. Мужчина и женщина различны, но это различие - условие их любви. Мужчина и женщина принадлежат к одному роду (как инь и ян - к дао), и дао, путь, притягивает друг к другу инь и ян. В любви, создавая семью, женщина и мужчина образуют единство, не переставая быть самими собой. Именно в любви, в семье женщина полностью раскрывает себя, "становится женщиной". Я думаю, что до какой-то степени это относится и к мужчине. Мужчина, никогда не любивший, чувствует себя неполноценным. Всякую неполноценность можно компенсировать. Расслабленный Стилихон, передвигавшийся на носилках, был великим полководцем. Но естественный путь расцвета и мужского, и женского характера - любовь.

Бывают браки, в которых та или другая сторона господствует и подавляет. Точно так же бывают диалоги, где один говорит, а другой не находит слов для ответа, теряется или, наоборот, поддакивает. Однако в подлинном диалоге личность раскрывается. Мы узнаем Сократа по диалогам Платона. Страх некоторых церквей перед диалогом говорит об их убожестве, о боязни, нырнув в единство, не вынырнуть из него, раствориться, распасться. Золото, даже брошенное в серную кислоту, останется золотом.

В индийской культуре нет китайского стремления к наглядной образности иероглифа, к чувственной ощутимости символа, но есть другой способ понимания единства различий: в созерцании недвойственности. Большинство философских школ относит двойственность к поверхности бытия, а глубинное мыслит как недвойственное. Индийский ум не порабощен логикой. Нагарджуна показал, что всякое логическое предложение ложно по отношению к Целому. Логика раскалывает целостность на субъект, предикат и связку, то есть с самого начала сводит дело к отношению кусков, дробит целое и не может его восстановить. Через две тысячи лет молодой Людвиг Витгенштейн, призванный в армию и не слишком отягощенный своими обязанностями офицера, написал в своем "Логико-философском трактате": "Мистики правы, но их правота не может быть высказана, - она противоречит грамматике". В этой фразе "мистика" - это именно созерцание целого, недвойственного; и немудрено, что Витгенштейн, записанный в классики логического позитивизма, впоследствии искал подступ к целому в дзэнских парадоксах.

Различия становятся непреодолимыми только в логически организованной речи. Они снимаются в абсурдных высказываниях (и абсурдных поступках юродивого), в поэтической речи и в молчании. Мысль о том, что Бога можно почтить только в молчании, восходит к Григорию Нисскому. Она никогда не умирала в Византии и одно время, при Ниле Сорском, укоренилась и в русских заволжских скитах. Любящие не раз открывали что-то подобное: если спор заходит в тупик, надо замолчать и подумать: наша любовь больше того, о чем мы спорим. Так могут прийти к согласию и религии, вероисповедания, секты: замолчать всем своим существом обратиться к непостижимому. Выполнив эту первую из наибольших заповедей, они легко выполнят и вторую (о любви к ближнему). И тогда - в великом молчании - над землей раскроется единое небо, и солидарность религий вдохновит практику глобальной солидарности.

К этому же ведет и поэтическое слово, родившееся из глубины святого безмолвия. Такое слово создает волны смыслов, волны ассоциаций, обходящих тупики логики. Поэтому есть ответ на вопрос Ли Бо, обращенный к Лао-Цзы: "Если знающие не говорят, а говорящие не знают, то почему ты, который знал, написал трактат в три тысячи знаков?" Потому что этот трактат, "Даодецзин", поэтичен. Мысль изреченная есть ложь, но стихотворение Тютчева истинно. И поэзия может коснуться величайших глубин, не оскверняя их, если родилась из молчания и живет на краю молчания.

Мне хочется сказать, что на краю безмолвия живет и Спас, и Троица Рублева, и лучшие страницы музыки Баха. Они родились из смирения пред непостижимым, и само непостижимое водило руками мастеров. Это же можно сказать о дзэнга (живописи дзэн). Но текст легче иллюстрировать поэтическими примерами.

***

Творящий Дух не знает сна.

У творчества свои законы.

Полна значенья тишина,

В которой веет Дух бессонный.

Адам не шевельнул рукой

И вовсе яблока не трогал,

Но он нарушил тот покой,

Где вызревают мысли Бога.

И делит род людской вину

За это древнее деянье

Тот, кто нарушил тишину,

Лишился внутреннего знанья.

И как бы мудрость ни росла,

Как ни растет земная сила,

Познания Добра и Зла

Она с тех пор уже лишилась,

И как в дурном бессрочном сне

Мы ищем смысла, смысл отринув,

Мы познаем Его извне,

Того, кто скрыт у нас в глубинах,

И делим с праотцем вину,

Ее от года к году множа,

Боимся кануть в тишину,

Где вызревает мысль Божья.

***

Не тот, кто говорит со мной,

Приносит мне благие вести,

А тот, кто словно дух лесной,

Как свет, молчит со мною вместе.

Кто, позванный на тайный пир,

Как чашу разопьет со мною

Молчанье, глубиною в мир,

Молчанье - с сердце глубиною.

Поэзия - не гордый взлет,

А лишь неловкое старанье,

Всегда неточный перевод

Того бездонного молчанья.

***

Есть степень затихания. Есть мера

Свободы духа от мирских забот,

Та глубина, где зародилась вера

И где богопознание живет.

И что таланты все, что первородство?