Вадим Васильев - История новоевропейской философии

— Теперь он начинает думать: какими свойствами обладает это необходимое существо. Оно должно, например, обладать мышлением. Потому, что я мыслю. Если бы моя причина (вот эта, необходимая) не обладала мышлением, тогда мышление возникало бы из ничего.

— Это необходимое существо должно быть первопричиной мира и т. д.

— Локк нанизывает предикаты один на другой, он может тут и дальше рассуждать: не может быть много необходимых существ, можно попытаться доказать. Но, так или иначе, это необходимое существо — это и есть Бог. Вот такое доказательство.

При этом Локк выражает скепсис относительно картезианского аргумента (или ансельмовского) — от понятия всесовершенного существа к его существованию, говоря: «мой довод гораздо более прост и понятен». Хотя вы. нет времени у нас вдаваться в детали, но вы понимаете, что тут можно много…

— Абсолютно то же самое, по — моему.

Ну, все‑таки тут разница есть, но с точки зрения достоверности и корректности логической действительно во многом. проблематично

— А вот у Аристотеля было подобное доказательство Бога…

Ну, у него не совсем такое.

— …что причина, уходящая в бесконечность, теряется …

Да, ну, все‑таки на дворе уже не I тысячелетие до нашей эры было, а конец II тысячелетия новой эры, и внедрились, так сказать, в сознание людей понятия о бесконечности. Аристотель просто не видел, не понимал, считал невозможной актуальную бесконечность. Поэтому он думал, что необходимо замкнуть этот ряд. Но Локк‑то воспитывается в ньютоновской уже среде, в ньютоно — декартовской. Декарта, например, такие аргументы совершенно уже не убеждают. Да они и действительно некорректны — эти аристотелевские доводы. Причем неважно, как там наука развивается — это уже вторично. Важно то, что необоснованно утверждать, что существует запрет… на каком основании? — запрет на бесконечные ряды.

— Но это действительно существует — если быть честным — человек в своем мышлении имеет запрет на бесконечные ряды.

Ну, это… тут сложный вопрос. Может быть…

— Если исходить из мышления человека, а не *** тут этими формулами терминами и так далее, то запрет существует, реально.

Ну, может быть, может быть. Проблема неясная.

— Но вообще‑то существуют законы логики — вот там как‑то очевидно, что есть этот запрет на нарушение закона тождества, исключенного третьего. а вот тут неочевидно.

— Не только в логике, и в основаниях математики тоже доказывают *** направлении той или иной бесконечности и т. д.

Ну, да. Это понятно. Тут можно с вами согласиться. В любом случае, тут нужны дальнейшие были бы пояснения. Да более того — Локк же даже в аристотелевской форме аргумент не излагает, он еще более… он сразу перескакивает от стоящей за спиной вечности к вечному существу — даже промежуточных звеньев здесь нет. А ведь он же говорит о демонстрации! Может быть, он и прав, но тут демонстративного‑то нет доказательства. Каждое звено должно интуитивно вытекать из предшествующего — только в этом случае мы получим демонстративную истину.

Ну ладно, время поджимает, я вынужден закончить разговор о Локке, переходим к его оппоненту

Я вынужден закончить разговор о Локке и переходим к его оппоненту — человеку, который написал громадный антилокковский трактат «Новые опыты о человеческом разумении», но не опубликовал этот трактат из‑за смерти Локка (он был опубликован лишь через 6о лет после его написания) — я говорю о Готфриде Лейбнице — именно он сделал этот громадный труд. Лейбниц тоже внес свою лепту в схоластизацию новой философии. Лейбниц был очень похож на схоласта. И показательно, что он, в отличие от других новоевропейских философов, чувствует вкус к настоящей схоластике — к средневековой философии; он знает средневековых философов, ссылается на них в своих сочинениях. Все это очень нетипично, с одной стороны, но если мы учтем то, что я говорил, в частности, то мы увидим, что здесь есть своя закономерность. И то, что он написал такой комментарий громадный на локковский «Опыт», где параграф за параграфом он следует за мыслью Локка и в виде диалога изображает полемику — тоже очень показательно. Ведь жанр комментария — это схоластический жанр.

Лейбниц прожил ровно 70 лет, он родился в 1646 году, умер в 1716–м. Это очень сложная, многоплановая личность: он был эрудитом, как я уже сказал, энциклопедистом; он проявлял себя, свои таланты в самых разных областях. Он был и историком, и географом, и политическим консультантом, великим математиком, изобретшим дифференциальное и интегральное исчисления, крупным физиком (хотя и не столь значительным, как математиком). Он был одним из тех гениев, которые предвосхитили создание математической логики — был крупнейшим логиком. Ну и, конечно же, великим философом. Энергия его была просто несопоставимой с современными представлениями о том, что может сделать человек. Ну, правда, это для многих немецких философов характерно; когда мы смотрим на их гигантские совершенно трактаты, не можем понять: как вот в наш компьютерный век, так сказать, когда так легко стало — ну, во всяком случае, в несколько раз легче, чем раньше, — писать текст: легко обрабатывать, изменять… Трудно понять, как можно было сотни печатных листов (а то и тысячи печатных листов) выдавать гусиным пером, еще успевая при этом читать, осмыслять, знакомиться с последними достижениями науки, вести громаднейшую переписку… Все это применимо к Лейбницу.

Так вот, я хочу сказать вам, что по сравнению с Лейбницем, Вольфом (1679–1754) (очень тоже, таким, основательным философом) — Кант (17241804), допустим (тоже философ XVIII века), и другие, так сказать, представители нового движения мысли Германии — такие как Тетенс — автор громаднейшего трактата, выглядят просто создателями философских миниатюр. Потому что вот этот полуторатысячный трактат Тетенса или «Критика чистого разума» Канта — ну, это просто, по сравнению с вот такой толщины «Рациональной психологией» Вольфа на латинском языке и еще десятками таких же трактатов (показывает приблизительный физический объем) — ну, это просто капля какая‑то, игрушки. Лейбниц, однако, не написал такого количества толстенных книг, как его ученики, но! Сейчас приведу цифру, которую сразу трудно даже осмыслить: не так давно началось академическое издание сочинений Лейбница, и оно, по предварительным оценкам, займет сотни томов! Можете себе представить? Это фантастическая личность. Но больших книжек у Лейбница мало — всего две.

— Может, ему ученики помогали?

Да нет, большинство этих томов — это переписка. Ну, в этом смысле помогали — писали письма. То есть ему писали, а он отвечал; он всегда очень относился добросовестно.