Василий Ключевский - Полный курс русской истории: в одной книге

Но бюрократия думает обыкновенно иначе и расположена отвечать на такое требование: «Нет, вы живите так, чтобы нам удобно было управлять вами, и даже платите нам хорошее жалованье, чтобы нам весело было управлять вами; если же вы чувствуете себя неловко, то в этом виноваты вы, а не мы, потому что не умеете приспособиться к нашему управлению и потому что ваши потребности несовместимы с образом правления, которому мы служим органами».

Будущего для страны с таким управлением Ключевский не видел, недаром на одном из мероприятий Московского университета он твердо сказал, что правящий император Николай Второй будет и последним. Ученый слепцом уж никак не был: он видел, что общество переживает некую переломную точку, за которой по изученной им исторической традиции следует уничтожение отжившего способа управления. Происходит такой перелом всегда с большой кровью, страданиями, уничтожением культурных традиций. Будущее он видел совсем не в радужных тонах. Очертания этого будущего были воистину апокалиптическими: «Пролог XX века – пороховой завод. Эпилог – барак Красного Креста». Тут он оказался прав: на грядущий век пришлись две кровопролитнейшие мировые бойни, две диктатуры – русская и немецкая, открытие новых способов убийства людей и создание управляемого общества.

По убеждениям Ключевский никогда не был радикалом, но он не был и консерватором. Если среди тогдашних русских историков и преподавал человек с ярко выраженным демократическим взглядом на мир, то это и был Ключевский. За это его любили студенты, за это же лютой ненавистью ненавидели патриоты. На их главный вопрос про Рюрика и посконную государственность Ключевский ответил просто: он этого вопроса даже рассматривать не захотел. И не потому, что боялся кого-то обидеть или задеть, а просто потому, что, как он объяснял, слишком мало достоверных фактов, чтобы предложить жизнеспособную версию, а придумывать факты или трактовать их так, как требуется, или для эпатажа – этого он не умел и не желал. Ключевский прежде всего был ученым, и его симпатии или антипатии были не на стороне варягов или русов, а на стороне Истины.Поскольку отыскать эту истину представлялось весьма проблематичным, тратить время на пустые домыслы он и отказался. Какие-то факты существования в средневековом русском обществе законодательной Думы он смог найти, а следов варягов, впрочем, как и легендарных князей, – увы!

Он был и оставался всегда ученым. Его сторонники и последователи не смогли создать единой школы, поскольку, как писал его главный оппонент историк Покровский, «если какой-нибудь ученый органически не мог иметь школы, то это именно автор „Боярской Думы Благодаря своей художественной фантазии Ключевский по нескольким строкам старой грамоты мог воскресить целую картину быта, по одному образчику восстановить целую систему отношений. Но научить, как это делается, он мог столь же мало, сколь мало Шаляпин может выучить петь, как сам поет». Покровский был неправ. Может быть, научить видеть исторические события внутренним зрением ученого Ключевский и не мог, но научить правильно отбирать и анализировать материал – мог. «В точном смысле слова „школа“ может создаваться лишь на основе единой и ясной методологической концепции, определенным образом понимаемой теории исторического процесса, принимаемой учениками основателя, – пояснял Покровский, – такой концепции у Ключевского не было – он лишь искал ее.

…Он уже вышел из рамок историко-юридического течения и вовлекся в область исследования социальных проблем… Но он не располагал методологией изучения этих вопросов». Если учесть, что писалось это в 1920-е годы, когда единственно верным учением считался марксизм, то все историко-юридические течения и социокультурные поиски автоматически становились «не имеющими методологии». Тем не менее имя Клюневского стало нарицательным для историков, вышедших из стен Московского университета, а это о чем-то да говорит! Почему же тогда…

А тут как раз все очень просто.

Среди учеников Ключевского числились общественные деятели и историки, оказавшиеся затем в эмиграции. Самым печальным было то, что учеником Ключевского считал себя лидер кадетов П. Милюков. И он действительно был учеником Ключевского! Зная, какую ненависть испытывали к Милюкову в советском руководстве, одно упоминание имени такого ученика могло только навредить. Вот потому-то якобы и не было у Ключевского никакой школы. И сделали из него соловья русской истории, который только пел, но никого не мог ничему научить, потому что не владел методологией. И грустно, и стыдно, и омерзительно. А когда стали снова появляться не политические статьи, а научные работы Милюкова, многие воскликнули с недоумением: научил ведь! Научил он Милюкова, впрочем, не только ремеслу историка-исследователя, но и другому – как быть человеком. Ведь, по сути, главный труд Милюкова – это работа в той самой Думе, которая должна быть конституционным органом, контролирующим самовластие. Так что Сергиевич, который с яростью поносил Ключевского за его труд про средневековую Думу, хорошо понимал, чем это сочинение опасно для нового поколения несогласных. Они прочтут, поймут, согласятся и захотят ограничить самовластие. Милюков прочел и… пришел!

Чем не хороший ученик?

Впрочем, сам Ключевский, вступивший в партию кадетов, попробовал незадолго до смерти избираться в Думу.

У него не получилось. То, что так великолепно он умел объяснять студентам, никак не выходило на практике. Работать с электоратом, как сказали бы мы сегодня, Василий Осипович не умел. Может, именно поэтому он и остался для нас великим историком, со смертью которого завершился XIX век русской исторической науки, а историк Петр Милюков – политиком, мечтавшим о революции, дождавшимся февральских перемен, полного ограничения и затем уничтожения царской власти и… октябрьского переворота, за которым для него не последовало ничего хорошего – эмиграция, бедность, смерть на чужбине. Василий Осипович до февраля не дожил. Умер он в 1911 году. Первой мировой войны, положившей конец мечтаниям XIX века, он тоже не увидел. Но вкус грядущей крови он ощущал очень хорошо. За семь лет до первой и за девятнадцать до второй революции он заметил: «Россия на краю пропасти. Каждая минута дорога. Все это чувствуют и задают вопросы: что делать? Ответа нет».

«В 1911 году в Петрограде, – писал, отдавая дань ученому, князь Сергей Волконский, – скончался маститый профессор Ключевский, новейший из корифеев русской историографии, человек, одаренный исключительным даром проникновения в тайники былой жизни народа. От прикосновения его критического резца с исторических личностей спадают условные очертания, наложенные на их облик традиционными, на веру повторявшимися поверхностными суждениями. Ни воплощения государственных добродетелей, ни носителей беспримерного злодейства вы не встретите на страницах его книги, там пред вами проходят живые люди – сочетание эгоизма и доброты, государственной мудрости и безрассудных личных вожделений.