Тамара Пономарева - Потаенная любовь Шукшина

В день похорон Василия Макаровича будет забыт на кладбище родной человек - жена, забыт теми, кто только что говорил над могилой Шукшина высокие слова. В суете ли, в сутолоке, но ЗАБЫТ!.. Что это? Знак современного отношения к людям или показатель бессердечности мира кино? А возможно, чего-то еще, нам пока неведомого? Во всяком случае, пресса тех дней писала именно так, а не иначе. Газеты, перепечатывая друг у друга данную информацию, муссировали именно это событие. На мой взгляд вопиющее. Потому что, как выяснилось позже, жену Шукшина там никто не забывал. Так, во всяком случае, написано в недавних воспоминаниях Заболоцкого. Правда, по прошествии двадцати с лишним лет...

Внутри общества, представлявшего в данной ситуации грозовое небо на земле, клокотали невидимые громы, порождая молнии, которые летели во все стороны, и в этом было присутствие болезненного симптома. Он нашел отражение и в публикациях журналистов.

Да останется вечная боль материнского сердца Марии Сергеевны за всех, кто причинял горечь сыну, не понимая его, пытался унизить, за все попытки их посягнуть на имя Василия Макаровича и после смерти "робенка". Как наседка подле порушенного гнезда, таившего тепло ее птенцов, ослепленная горем и желанием сберечь правоту на земле, завещанную людям ее родным "дитенком," останется в живых мать священным напоминанием о том, что все мы смертны. Во всем величии встанет в рост милосердный и великолепный, народный образ матери Шукшина - крестьянки из сибирского села, пророчески угадавшей некогда судьбу своего сына.

Но, видно, достался этот пророческий дар от Марии Сергеевны и ее сыночку, если Василий Макарович однажды написал:

На меня вдруг дохнуло ужасом и смрадом: если я потеряю мать, тогда у меня что-то сдвигается со смыслом жизни.

Или вот еще:

Пусть лучше я раньше умру, чем она. Я не перенесу ее кончины.

И ушел на тот свет прежде матери, как и начертал себе на скрижалях собственной жизни, мистически предугадав заранее завершение своего земного пути.

Вспоминается постоянно еще одна фраза, которую любил повторять Василий Макарович:

- Только на хлебе и картошке вырастают настоящие русские таланты!

Это вечная пища нашего народа, давшего миру Есенина, Гагарина и др. И этот народ на мякине не проведешь. Он зорко отслеживает среди многих земных богатств золотники, что и заставит позже Шукшина, уяснившего эту святую истину с детства, написать следующее:

Откуда берутся такие таланты? От щедрот народных. Живут на земле русские люди - и вот выбирают одного. Он за всех будет говорить - он памятлив народной памятью, мудр народной мудростью.

Мать. Отец

Мои страницы о Василии Макаровиче Шукшине - дань просьбам многих людей хоть как-то обобщить многочисленные и порой противоречивые представления о неординарном явлении нашей духовной жизни. Повторов в таком деле, конечно, не миновать, но и они под углом нового восприятия, в данном случае - моего.

Подспорьем в моих изысканиях и скромных попытках хоть как-то обобщить представления о выдающемся русском художнике стали слова, сказанные опять же самим Василием Макаровичем:

Сама потребность взяться за перо лежит, думается, в душе растревоженной. Трудно найти другую побудительную причину, чем ту, что заставляет человека, знающего что-то, поделиться своими знаниями с другими людьми.

Он пришел в мой мир издалека, из той глубины, которая определяется необозримостью России. Будучи по всем своим корням исконно русской, я почувствовала в Шукшине родного человека, мятущегося, гордого, необоримого и ранимого. Эти записки начала я в январе 1965 года в городе Томске, в гостинице "Томск", наверное, не случайно, ибо впервые услышала имя "Шукшин", схожее с выдохом пурги, именно в этом старинном сибирском городе, в пору юности, когда я только входила в новую среду, именуемую громко и притягательно "литературой"!

Имя "Шукшин" прокатилось по Сибири как раскат грома, задев нечто скрытое в душе, сокровенное и дорогое, разбудив и растревожив гражданские чувства в каждом, кто с ним соприкоснулся. Таков истинный художник на Земле. Он будит самое духовное, нравственное, ключевое, вознося его на высоту, коей определяется вдохновение и мастерство, ибо настоящее неотделимо от незамутненных родников Отечества, оно - зеркало, в котором отражается мироздание, мера и красота таланта.

Но рядом обязательно пристроится серое убожество, которое на всем протяжении будет бежать, как тень, за талантом, всячески порицая и унижая его, ибо ей, этой бездарности, никогда не будет дано подняться хотя бы на одну ступень той многогранности, яркости, слепящей и волнующей, той простоты, доступности и незащищенности.

Первая встреча с этим человеком запомнилась навсегда.

Будучи командирован из Москвы в Томск, один кинодраматург хвастал своим знакомством с Василием Макаровичем, рассказывал разного рода небылицы о Шукшине. И я сказала кинодраматургу в порядке шутки: если появится этот скандальный тип, то есть Шукшин, на моем пороге, я выйду встречать его в тельняшке, перевязав один глаз, как у пиратов, устрашающе черной повязкой и держа кинжал в зубах.

Так случилось, что судьба приготовила мне весьма серьезное испытание: я вскоре переехала жить в тот самый дом, где, как мне рассказывали, безнаказанно куролесил этот человек.

Однажды поздним вечером в квартире раздался звонок. Я бросилась к двери, ожидая увидеть кого-то из своих, но у порога стояли два незнакомых молчаливых человека. Один высокий, скромного вида, даже опустил стесненно глаза. Другой - плотный, крепкоплечий, чуть ниже ростом, без одной руки. И этот второй заговорил со мной, не помню о чем, а первый, прислонившись плечом к стене, так и промолчал, не поднимая глаз.

Мужчины ушли, оставив меня в растерянности: для чего и от кого приходили? Кто такие? И что означает этот поздний визит? Вскоре выяснилось, что это знакомый мне по Томску московский кинодраматург, вечеруя у безрукого, который оказался киноактером Николаем Смирновым, уговорил зашедшего к ним на огонек Василия Макаровича предстать пред очи сибирячки, конечно, не ожидавшей такого важного визита, и посмотреть, что с ней будет, особенно при виде "знаменитого" Шукшина, которого она собиралась встретить, устрашающе держа в зубах кинжал.

Меня спасло то, что в первое знакомство я не узнала Василия Макаровича, увидев его таким, каким он в жизни и был всегда - скромным, стеснительным и молчаливым.

Люди искусства противоречивы, ребячливы и любят сочинять разного рода небылицы друг о друге. И надо полагать, что многие легенды о Шукшине рождены фантазиями влюбленных в него людей.

Этот незначительный эпизод - лишь штрих к характеру Шукшина, умевшего и поозоровать с друзьями, и горячо поспорить, и всегда помнить добро.