Олег Попцов - Хроника времён царя Бориса

Ну а сроки?! Весна, как проба сил. А вдруг удастся без улицы, за кремлевскими стенами, вознеся над головой старую конституцию, как Библию. Не удалось. Значит, осенью. Ранней или поздней, это не столь важно, как только выяснится, что саботаж земельной реформы дал результат и площади несеянных полей, однако зачисленных статистикой (последняя правдива лишь в миг смены власти, но никак не в часы, дни и годы её правления) как плодоносящие, а значит, в весенне-летних ожиданиях присутствуют как поля, колосящиеся и тучнеющие. Однако наступит осень и все обернется стороной черной, воображение сограждан нарисует безрадостную картину приближающегося голода. И все это будет сопровождаться правительственными заклинаниями, что реформа в движении дает результаты: цены сменили галоп на рысь и дно пропасти, в которую мы тем не менее продолжаем падать, уже различимо.

В этот самый момент они должны, обязаны начать.

21 мая на заседании правительства Гайдар объявил о втором этапе реформы. Цены на энергоносители были отпущены. Парламент одобрил вступление России в Международный валютный фонд, намечается коррекция налоговой системы, медленнее, чем ожидалось, идет приватизация. Однако желание конвертировать рубль остается. Импорт, получивший налоговую свободу, должен поменяться местами с экспортом, который, не выдержав налогового бремени, стал угрожающе сокращаться. Валютные поступления достигли критической точки, точнее говоря, они попросту прекратились.

Весна дала вспышку социальных волнений. Однако огородно-дачные интересы взяли верх. Митинги, прокатившиеся по площадям городов, были, как всегда, злобными, но не многолюдными.

Президент объявил, что на грядущей неделе реформирует состав правительства. Центр политического внимания переместился в зал Конституционного суда. 26 мая началось слушание протестационного заявления группы депутатов-коммунистов о незаконности Указа Президента России, запретившего деятельность КПСС. К этому времени Сергей Шахрай ещё раз подал в отставку. Геннадий Бурбулис лишился ключевого поста госсекретаря и первого вице-премьера, вице-президент сделал политическую паузу. Скорее всего, Президент отставку Шахрая не примет или, наоборот, примет, сохранив его доотставочный режим до конца суда. На Конституционном суде Шахрай будет привычно представлять интересы Президента. Скорее всего, консерваторы используют суд как промежуточный бой. Эти слова я пишу накануне суда 24 мая. Затея с судом - опасная затея. Указы Президента ставятся под сомнение не только противниками. На приеме в польском посольстве, буквально накануне суда, в приватной беседе, Александр Яковлев сомневался в успешности суда для Ельцина. Отто Лацис был также озабочен. И тот, и другой считали Указ Ельцина излишним, полагая, что после 19-21 августа партия уже не могла подняться и надо было дать ей спокойно умереть. Я не согласился с этим, как мне показалось, либо наивным, либо лукавым заявлением.

- В лучшем случае, - сказал Яковлев, - шансы сторон в суде 50 на 50.

- Шансы сторон, - заметил я, - будут прямо пропорциональны политической ситуации в момент окончания суда. Потому что это не конституционный, а ситуационный суд.

Мы не то чтобы поспорили - обменялись колкостями.

А ещё было сказано, что тогда между указами Президента и путчем прошло три месяца. Ельцин подписал свои указы в ноябре. Они появились не спонтанно. Указы можно считать реакцией на поведение партийного руководства в эти три месяца. РКП очень скоро отошла от шока, на всякий случай обвинила демократов в организации "охоты на ведьм", и, не очень смущаясь, предав Горбачева анафеме, стала спешно перестраивать ряды, бросив все силы на сокрытие средств и имущества партии.

По существу, указами, запрещающими деятельность партии, должны были быть указы Горбачева, а не Ельцина. Это был последний шанс Горбачева вернуть себе хотя бы часть общественного авторитета. Но Горбачев остался верен себе. Его хватило лишь на самоотречение от партийного престола. Не исключено, что в череде политических комбинаций, изучаемых Горбачевым, был вариант с партийным указом, в мемуарах он скажет - "меня отговорили Яковлев, Фалин или кто-либо еще". Разумеется, если такие раздумья посещали экс-президента, то он, объясняя свое бездействие, непременно внушал окружающим, что подобный шаг с его стороны будет истолкован как политическая месть. Если бы он был Генеральным секретарем, то тогда...

Указ Ельцина не только правомерен, он был единственно верным политическим шагом. Уже не в первый раз он вычищал "авгиевы конюшни" Горбачева.

Неожиданно Конституционный суд сделал паузу, посчитав претензии сторон равными. Если возможно говорить о неконституционности Указа Президента, то тогда правомерен вопрос, а была ли конституционна сама партия? У демократов есть безотказный козырь - архивы. Еще задолго до суда, скорее всего под впечатлением акта передачи атрибутов президентской власти (в тот день Ельцин провел наедине с Горбачевым более 8 часов), один прощался с недолгим президентством, другой - опасливо оглядывал кремлевский кабинет, в котором отныне ему пребывать, входил в роль. Процедура передачи дел была утомительной не по причине обилия этих самых дел, а в силу нелюбви персоналий друг к другу. И хотя Ельцин это старательно скрывал, его не оставляло чувство злорадного торжества. Уходил с исторической арены его главный соперник, унижавший его, не принимавший его всерьез, человек, которого он, Ельцин, в августовские дни если и не спас, то уберег от исторического позора (допустим, что Горбачев знал о путче и был по плану путчистов фигурой в засаде, которую они, спустя короткое время, извлекут на свет Божий). Среди прочих должностных обязанностей была папка со сверхсекретными документами, несколько папок, точнее, томов - страшное свидетельство жестокости тоталитарной власти. Они, эти тома, переходили как зловещее наследство. От Сталина к Хрущеву, от Хрущева к Брежневу, Андропову, Черненко, Горбачеву и вот теперь к Ельцину. Как рассказывал сам Ельцин, не страх он испытывал перед открывшейся кошмарной тайной брезгливость, удушье. Буквально на второй или третий день он публично заявил о необходимости рассекречивания партийных архивов и своем желании непременно это сделать. Тогда и родилась идея комиссии по рассекречиванию архивов.

Ортодоксы типа Слободкина, дезавуируя Указ Ельцина, находились в плену политической ненависти к нему. Их неотступно преследовала цифра 18 млн. Такова была численность КПСС где-то в 1987-1988 годах. Конечно, в 1991 году, на день принятия президентского Указа, ничего подобного не было. Массовый выход из КПСС уже случился, но ортодоксы продолжали жить вселяющими оптимизм воспоминаниями. И от имени этих воспоминаний - во всесилии, вседозволенности, недоступности партии - они обращались в Конституционный суд. Шаг, сделанный группой Румянцева, - встречный иск о законности партии, как таковой, - практически превращает суд, хотим мы того или не хотим, в суд над партией, её тоталитарной идеологией. В этой ситуации рассекреченный архив становится ахиллесовой пятой партии и дело демократического обвинения превращает в беспроигрышное.