Анатолий Гладилин - Сны Шлиссельбургской крепости Повесть об Ипполите Мышкине

Беседы с Ткачевым затягивались до полуночи…

— Ни в настоящем, ни в будущем, — говорил Ткачев, — народ, сам себе предоставленный, не в силах осуществить социальную революцию. Революцию делает меньшинство, и нелепо ждать, пока большинство народа осознает ее необходимость. Наша цель — овладеть правительственной властью и превратить данное консервативное государство в государство революционное. Революция осуществляется революционным государством, которое, с одной стороны, борется и уничтожает консервативные и реакционные элементы общества, упраздняет все учреждения, которые препятствуют установлению равенства и братства; с другой — вводит в жизнь учреждения, благоприятствующие их развитию.

Мышкин пересказал Ткачеву свой давнишний спор с Коваликом и Кравчинским. Тогда, помнится, товарищи убедили Мышкина, что требование политической программы несвоевременно.

— Наоборот, — возразил Ткачев. — Пока революционер не уяснит себе хотя бы в самых общих чертах, как и чем следует заменить существующий ненормальный строй общественных отношений, пока в его голове не сложится хоть какого-нибудь идеала «лучшего будущего», до тех пор от его деятельности нельзя ждать никаких особенно полезных результатов, в ней не будет ни устойчивости, ни последовательности, ни целесообразности.

— Петр Никитич, — спрашивал Мышкин, — значит, горстка революционеров должна совершить переворот? Интеллигенция против гвардейских полков, жандармов и полиции?

— В решительную минуту революционного взрыва с нами и под нашими знаменами будут все честные и мыслящие, все лучшие люди России. Тысяча энергичных революционеров — и революция сделана.

Мышкин качал головой.

— Допустим, что это чудо случится, — все бывает — и тогда к чему мы придем? Меньшинство будет диктовать свою волю большинству нации? Где же демократия?

— Меньшинство даст народу землю, волю, работу. Даст самоуправление, это и будет демократия.

— Мужики получат землю, удачливые будут богатеть, неудачники — разоряться, и постепенно общество разделится на богатых и обездоленных?

— А мы не станем делить землю, мы отберем ее у помещиков и передадим общинам, организуя коммуны.

— А откуда вашему интеллигентному, образованному меньшинству известно, что мужик хочет работать в коммуне? — взрывался Мышкин. — Может, он хочет просто иметь кусок своей земли?

— Специфика России, — отвечал Ткачев, — ее отличие от Запада: испокон веков у нас было общинное земледелие. Русский крестьянин самой природой создан для коммунного образа жизни.

С этим Мышкин соглашался. И вообще, что-то рациональное было в словах Ткачева. Однако сама идея заговора, захват власти не через народ, а минуя народ…

— Диктатура меньшинства! — не унимался Мышкин. — А не узурпаторство ли это?

— Ах, Мышкин, — качал головой Ткачев, — законник и демократ! Вам бы в буржуазном парламенте заседать. Но вспомните французскую революцию. Только якобинцы, партия малочисленная, но хорошо организованная, исполнили все требования народа. Недаром Робеспьер провозгласил лозунг: меньшинство всегда право. Я могу найти место в его речах.

— Может быть. Но объясните мне, какие именно требования народа удовлетворил Робеспьер? Он обещал хлеб, а в стране царил голод. Он обещал мир, а во Франции разразилась гражданская война. Он обещал свободу личности, а всех инакомыслящих казнили на гильотине. Вы скажете: он дал крестьянам землю. Справедливо, но все продукты крестьянского труда потом реквизировали военные отряды.

— Во-первых, то были условия военного времени. Во-вторых, довести реформы до конца Робеспьеру помешал термидор.

— Правильно, а почему был возможен термидор? Почему победила реакция? Да потому, что вы сами говорили: якобинцы опирались на меньшинство. Видимо, не так просто революционным интеллигентам решать, не спросив народа, его судьбу.

— Извините, Ипполит, но вы не разбираетесь во французской истории, там все сложнее и противоречивее. К тому же у Робеспьера было много ошибок.

— А я о чем толкую? Я требую сначала ясной программы. Иначе мы вместо революции устроим кровавую резню, а потом будем вздыхать и сетовать: дескать, ошиблись, братцы, наломали дров.

— Тогда, Ипполит, вы противоречите самому себе: по-вашему, получается, что революционеры должны советоваться с народом; с народом можно советоваться, когда он дорос до революции, когда он сам ее захочет; пока что народ надо воспитывать и просвещать в определенном духе. То есть получается все по Лаврову. Но ведь вы против тактики выжидания?

Да, опять заколдованный круг. Начинай спор сначала…

Ткачев хотел основать новый эмигрантский журнал «Набат». Он предложил Мышкину оставаться в Женеве.

Мышкин отказался:

— Я уехал за границу, чтобы облегчить участь арестованных товарищей. Войнаральский должен был найти способ связаться с ними и передать следующее: все валить на меня, мы, мол, люди подневольные, и печатать «нелегальщину» нас заставлял хозяин.

— Вот и прекрасно. Зачем же вам спешить в лапы к жандармам? — недоумевал Ткачев.

— У меня там дела, — твердил Мышкин. — Мое место в России.

— Можно подумать, что я вам предлагаю открыть игорный дом, — уговаривал его Ткачев. — Наш «Набат» заменит «Колокол». Только здесь существует реальная возможность действовать. Тут мы имеем полную информацию, которой лишены в России. Отсюда мы можем организовывать, направлять деятельность пропагандистских кружков, печатать, рассылать литературу. Да, сейчас русская революционная мысль на распутье. Мы найдем, нащупаем верную дорогу. Это дело одного или двух лет… В Москве и Петербурге — провал за провалом, всюду аресты. Надеетесь, что лично вам повезет?

— Что ж, я разделю судьбу своих товарищей.

— Намерение благородное. Разорим казну еще на один арестантский харч, — качал головой Ткачев. — В эмиграции вы принесете в сто раз больше пользы. Вы опытный издатель и типограф. Ваш авторитет укрепил бы позиции моего журнала.

Оставаться в Женеве и пропагандировать идеи Ткачева? Однако Мышкин совсем не уверен в их правоте.

В данное время, думал Мышкин, Чернышевский очень многое может сделать, и только он, никто больше, потому что его знает вся Россия, а нас она не знает.

ОТ АВТОРА:

Автор опять вынужден прервать воспоминания своего героя.

Читателю, наверно, странным показалось то обстоятельство, что Мышкин «не принял» эмиграцию. По логике вещей все должно было быть наоборот: ведь в Женеве он встретился со своими друзьями — единомышленниками, соратниками по революционной борьбе. У него появилась прекрасная возможность продолжать общее дело рука об руку с товарищами. Однако факты говорят о другом: не понравилось Мышкину в Женеве, ни с кем он близко не сошелся и ни к какому кружку не примкнул.