Анатолий Гладилин - Сны Шлиссельбургской крепости Повесть об Ипполите Мышкине

Но вскоре пришлось и в нем побывать. Три раза водили по этапу через иркутскую тюрьму.

А зачем заранее острогом «любоваться»? Неужто бы передумал? Да нет, тут суть в психологии: потом сквозь решетку смотрел бы на площадь, где когда-то вольным, свободным человеком стоял, и веселее было бы в камере.

Резвая тройка довезла его до Качуги, а потом барка понеслась вниз по Лене, мимо красных скал и высоких лесистых берегов. Легко и стремительно началось его путешествие, по уже от Жигалова, когда река разлилась вширь и течение как бы притормозило, пошли пустые, бездеятельные дни.

Паузок был доверху набит товарами и людьми.

К Мышкину приставали с назойливыми расспросами, приходилось отвечать, выдумывать, он все более замыкался в себе. Разнообразие природы перестало волновать. Раз за разом он повторял варианты своего появления в Вилюйске. Он жил предстоящей схваткой, и это изматывало нервы.

Когда еще придется наблюдать такую красоту?

Но мимо, мимо. Промелькнул Киренск, деревянный город на острове, а там Мышкин и не заметил, как показалось Витимское.

— Сколько от Киренска до Витима?

— Да говорят, четыреста двадцать верст.

Витимское — обособленная республика в центре Российской империи. Здесь не подчинялись ни царю, ни исправнику, ни богу, ни черту. Здесь не сеяли и не пахали, не промышляли охотой.

…Худой мужик в рваной, истлевшей рубахе, всклокоченный, с лихорадочным блеском в глазах, ввалился в кабак.

— Хозяин, я нынче «барин». Гуляю. Гони шантрапу в шею! — и бросил на стойку тугой тяжелый мешочек.

Хозяин бойко кликнул Ваньку и Ваську. «Шантрапа» (темные личности за столиками) поспешила к выходу, почтительно кланяясь худому мужику. Ему повезло, он сегодня «король», гуляет.

«Демократия, — усмехнулся про себя Мышкин. — Капитализм в миниатюре. Неужели такое будущее ждет Россию?»

…В Витимском люди часто исчезали при весьма загадочных обстоятельствах. Что с ними случилось — это никого не интересовало. Интересовало только золото.

Мышкин купил лодку, запасся провиантом, благополучно отбыл вниз по реке. И ни одна живая душа не спросила его куда, зачем.

Пристальное внимание к своей особе он заметил, прибыв в Олекминск. Далее, всю дорогу до Вилюйска, он жил с ощущением, что его рассматривают. Чьи-то глаза неотступно следили за ним.

Солнце часа на два скрывалось за высокий берег, а потом медленно плыло по кругу. И так изо дня в день — почти семьсот верст от Витимского до Олекминска. Расплавленный свет, льющийся с неба, дурманил голову. Мерцающие блики реки ослепляли, резали глаза. Задыхаясь, Мышкин стягивал холщовый мешок, и тогда звенящее облако комарья и гнуса устраивало свое кровавое пиршество. Комары ели поедом, гнус забивался в рот, нос, уши. Не выдерживая этой пытки, Мышкин снова надевал холщовый мешок на голову (в холстину квадратом была врезана частая сетка из конского волоса — решетка. «Карманная камера» на одного человека!). Его охватывал приступ ярости, он налегал на весла, исступленно греб, пока не выбивался из сил… Он ложился на дно лодки, закрывал глаза. Странное забытье. Впрочем, ненадолго: он боялся потерять сознание и заставлял себя подниматься. И опять на несколько верст вокруг блестящая гладь реки, и не поймешь: сдвинулась ли лодка, или ее тихо кружит на месте?

Черная туча, глухо грохоча, закрывала полнеба. Крупные волны раскачивали лодку, хлестал косой ливень, а солнце откуда-то сбоку зажигало водяные брызги, расцвечивало горизонт радугой.

Однажды он видел, как горела тайга. Дым застилал правый берег, вспыхивали далекие блеклые языки огня — и все это в колдовском безмолвии реки.

Когда солнце пряталось за ершистые сопки, он причаливал к отмели, разводил большой костер. Мышкина лихорадило. Стоило задремать, как ему чудилось, что со всех сторон подкрадываются звери… Какие-то люди, косоглазые, с коричневыми лицами, усаживались у костра, цокали языком, качали головами. Он явственно слышал пение якутских шаманов (их заунывный обряд он наблюдал в Усть-Куте), с трудом разлеплял веки — в дрожащем пламени костра плясали раскрашенные маски… Снова он куда-то проваливался — и выползали косоглазые люди, они громко кричали и направляли на Мышкина стволы коротких ружей…

Он понимал, что болен, и молил (убежденный атеист), откровенно молил — бога, черта, шаманов — дать ему ясность мысли.

Эта ясность пришла, когда, растирая затекшие ноги, он ступил на дощатый причал Олекминска. Правда, бессонница его не оставляла, но до девятого стана якутского тракта он находился в состоянии страшного нервного возбуждения.

Верхом с проводниками-татарами он прибыл в Сунтарский улус. В инородную управу он явился одетым по всей форме и потребовал немедленно лошадей.

Начальник управы собственноручно поднес вещи Мышкина к коляске.

Поручик Мещеринов мчался по вилюйскому тракту, меняя тройки на станциях. Его появление в местных управах вызывало панику среди чиновников. Подгоняемые грозными криками, они метались, как тараканы в банке.

Когда он подъехал к вилюйскому острогу (высокий бревенчатый забор, за которым торчала треугольная тесовая крыша), из караулки выскочил казак, молодцевато отдал честь и крикнул ямщику, чтоб тот отвез их благородие в дом к господину исправнику.

Тройка остановилась около большой пятистенной избы с резными наличниками на окнах. Мышкин вошел в горницу, стукнувшись головой о притолоку. Толстый мужик, усатый, бородатый и абсолютно лысый, в одних подштанниках и нательной рубахе, сидел за столом и чистил ножичком грибы.

— Господина исправника! — сквозь зубы процедил Мышкин.

— Щас, — сказал мужик и босиком прошлепал в другую комнату за занавеской.

Мышкин присел на высокую скамейку, снял фуражку и, отодвинув грибы, освободил место для бумаг.

Мужик вылез из-за занавески. Теперь на нем был мундир сотника. На ходу застегивая верхние пуговицы, он представился:

— Исполняющий должность помощника вилюйского окружного исправника Жирков.

— Поручик Мещеринов из иркутского жандармского управления.

Мышкин выложил бумаги на стол.

Жирков засуетился, вытер лысину полотенцем, потом этим же полотенцем смахнул крошки со стола, прочно устроился на табурете и заговорил вольно, даже развязно:

— Слава богу, явились! Вот уж не думал, не гадал, что рапорт мой действие окажет… Его благородие капитан резолюцию наложил или сам его превосходительство?

— Какой рапорт? — удивился Мышкин.

— Как «какой»? — удивился в свою очередь Жирков. — Мой рапорт. Крышу менять надо, арестант изволил жаловаться. Наша команда — раз-два и обчелся, а косоглазые черти деньги на водку требуют. Откуда деньги? Вычесть из своего жалованья? Потом строчи отношения, доказывай. Арестант хоть тихий, но разумеет: пойдут дожди — затопит острог. И потом ружья, когда нарезные ружья доставят? Из наших карабинов с трех шагов в медведя не попадешь, а ежели сицилист нагрянет, чем его шуганем?