Анатолий Гладилин - Сны Шлиссельбургской крепости Повесть об Ипполите Мышкине

Бессмысленные рассуждения. Никчемная трата энергии. Но Мышкин продолжал «рассуждать», и, когда в камеру вошел смотритель с унтерами и потребовал, чтоб заключенный встал, Мышкин рассердился. И чтоб Соколов отвязался, он сказал ему дескать, когда-то царь стоял перед ним, Мышкиным, — и Соколов выпрыгнул в коридор: наверное, решил, что арестант тронулся.

Эта сцена рассмешила Мышкина и сразу выбила из головы всю душеспасительную беседу.

Обход кончился. Тюрьма замолкла. Мышкин лег на койку (наконец-то можно вытянуться на спине, полежать) и начал осторожно постукивать костяшками пальцев по стене.

…Два удара, потом четыре — буква С. Один удар, потом два — буква Е. Четыре удара, потом один — Г. Четыре удара, потом три — О. Пять ударов, потом один — Д. Три удара и три — Н. Три удара, потом шесть — Я. Сегодня.

«Сегодня я вспомнил свои молодые годы; моя московская жизнь складывалась удивительно легко и удачно».

Такова была первая фраза ого исповеди. Мышкин знал, что внизу, в семнадцатой камере, нумер пятый, Михаил Попов, улегся поудобнее и приготовился слушать. Однако, чтобы полностью отстучать первую фразу, потребовалось минут десять (приходилось прерываться, чтоб не пропустить крадущихся шагов унтера). В нормальной обстановке рассказ занял бы часа два. В пересказе тюремной азбукой он затягивался на месяц. Впрочем, куда торопиться? В Шлиссельбурге Мышкину предстояло сидеть еще шестнадцать лет.

Все шло не так, как он предполагал. А полагал Мышкин, по обыкновению, отужинать в «Славянском базаре», отметить встречу со старым приятелем. Но Ваня Лаврушкин, увидев важного швейцара, еще при входе оробел, бочком в дверь протиснулся. За столиком в зале Ваня совсем притих. Мышкин распорядился водочки принести, закуску: икру, осетрину, и любезнейший лакей Петр Семенович, что всегда потчевал Мышкина, снисходительно улыбался Ване, рюмочку обещал пропустить за здоровье «господина Лаврушкина». «Конечно, сами понимаете, Ипполит Никитич, там, на кухне, здесь не положено-с». Но и это не помогло. «Господин Лаврушкин» испуганно озирался по сторонам и только графинчик ставил к себе поближе.

Разговор не клеился.

Вовремя Мышкин заметил, что к их столику приближается значительное лицо, и успел шепнуть Ване: «Сидеть смирно, закусывать, встанешь — убью». Значительное лицо нависло над столиком я начальственно, еле сдерживая раздражение, задышало:

— Господин Мышкин, если не ошибаюсь?

Мышкин встал, вытер губы салфеткой.

— С кем имею честь?

Значительное лицо пошло пятнами, сдавленно зашипело:

— Ротмистр в отставке, его величества лейб-гусар граф Панов.

Лаврушкин поперхнулся и начал тихо сползать со стула. Граф, удовлетворенный произведенным эффектом, продолжал выговаривать:

— Я вас, любезнейший, целый день по всей Москве ищу. А вы изволите в заведениях прохлаждаться. И где вас носило, молодой человек?

— Покорнейше прошу, ваше сиятельство, присаживайтесь, — чужим голосом предложил Мышкин.

Значительное лицо графа дернулось. Мышкина услышать не пожелали. Граф продолжал:

— Мой лакей заезжал за вами в гостиницу. Там объяснили, что вы имеете привычку, — граф нажал на последние два слова, — ужинать в «Большом московском» или в «Славянском». Мне пришлось лично объехать ресторации, ибо дело государственное и не терпит отлагательств. В ваши годы, молодой человек…

— Не считаю обязанным давать отчет, — монотонно заговорил Мышкин, — но чисто из уважения к преклонному возрасту графа смею сообщить, что в четыре пополудни было совещание у господина обер-полицмейстера.

— В четыре пополудни? — быстро переспросил граф, резко сбавив тон. — И дело Барятинского обсуждалось?

— Его превосходительство лично докладывал.

— Скандал, скандал, — живо заинтересовался граф. — И какую поставили резолюцию?

— Вынужден напомнить вашему сиятельству, что заседание сугубо конфиденциальное.

— Однако, духота здесь, — заговорил граф светским голосом. — С удовольствием принимаю ваше приглашение.

Граф опустился на стул, брезгливо покосился на засаленный Ванин сюртук. Мышкин сел, поправил салфетку, представил приятеля:

— Господин Лаврушкин.

«Господин Лаврушкин», вцепившись в скатерть, улыбнулся бледной, вымученной улыбкой. Граф милостиво кивнул и повернулся в сторону Мышкина.

— Я, видите ли, предпочитаю запросто, без чинов. Павел Николаевич, и все… Не имею чести…

— Ипполит Никитич.

— Дорогой мой Ипполит Никитич. Не хотел бы злоупотреблять вашим драгоценным временем, но дела, дела. Суть в следующем: третьего дня на выборах в Дворянском собрании я, как помните, выступал.

— Ваша речь мною расшифрована.

— И превосходно, Ипполит Никитич. Но я вынужден внести необходимые коррективы. Сами понимаете, увлечешься — и проскользнут некоторые неточности. Я бы просил вас завезти мне утром…

— Не имею права, Павел Николаевич, — сухо ответил Мышкин, — таков порядок.

Лицо графа опять обрело значительность. Голос жестко зазвенел:

— Прикажете мне лично к вам заехать? Дела по имению… Только вечером…

— Вечером поздновато, — сонно, но вежливо ответил Мышкин, — в час дня отчет будет лежать в доме на Тверской, на столе у его высокопревосходительства. Сам затребовал.

Граф крякнул, кашлянул, уселся поудобнее на стуле и весело зашелестел:

— А чего это вы скучаете, Ипполит Никитич? Но прикажете ли шампанского? Не пьете? Зря. «Редерер» очень освежает. Вот я вижу, что господин Лаврушкин на этот счёт другого мнения. Человек, шампанского! Одобряю: после стольких трудов почему себе не позволить… Миссия ваша, Ипполит Никитич, особенна и почетна, государственные дела, особо важные, — все проходит через ваши руки. Но если сам его превосходительство…

«Господин Лаврушкин» вдруг очнулся и с пьяной решимостью гаркнул:

— Государь-император благоволил диктовать Ипполит Никитичу…

Под столом Мышкин сделал резкое движение ногой. Ваня ойкнул, а в зале, набирая силу, гремел голос его сиятельства, лейб-гусара, отставного ротмистра:

— Человек, почему не холодное? Врешь, только что в лед положили! И я просил «Редерер», понимать надо, растяпа! Две бутылки.

Милейшей душой оказался граф. Забавный анекдотик сообщили-с. Вскользь заметили-с, что сами-де прогрессивных взглядов, за что по службе изволили-с пострадать. И не поверите, господа, какие интриги в высших сферах. Ипполит Никитич, конечно, в курсе, однако с его превосходительством генералом Архиповым случайно не знакомы? Ваше счастье. Дубина и солдафон. Конечно, господа, это между нами. Ваше здоровье, господин Лаврушкин!

Договорились, что граф в десять утра заедет к Мышкину в гостиницу.