Мария Потурцин - Жанна дАрк

Но сон не приходил к нему, а когда, наконец, к утру он погрузился в легкую дремоту, ему приснился страшный сон. Он увидел темный подвал, в котором извивались змеи, со змей текла кровь. Они превратились в кишки, где-то стонали дети в предсмертной муке, но их не было видно, затем появился Жиль с иссиня-черной бородкой и ужасным злым взглядом, глубоким как бездна.

Отец Ален проснулся от собственных стонов. Настало время идти служить мессу. Солнце только что поднялось над горизонтом, и было так хорошо смотреть на него после ночных призраков. Он встал с кряхтением, одряхлевшие руки и ноги болели, и лишь теперь он осознал нечто странное: бледное лицо Жиля с кроваво-красным ртом, которое со вчерашнего дня непрестанно его преследовало, внушало отвращение - настолько сильное, настолько подавляющее, какого каноник не испытывал ни к одному убийце или злодею. Он умылся свежей водой, кувшин с которой Мадлен поставила ему под дверь.

Так что же все-таки здесь кроется?..

Не прошло и часа, как отец Ален стоял у алтаря с тяжелым, полным терзаний сердцем. Ему следовало найти другие слова в разговоре с этим человеком, более угрожающим тоном взывать к его совести, более сурово предупреждать его. Ибо, несмотря на смирение, щедрость и благочестие Жиля де Рэ, в нем сидел дьявол высокомерия. Устами этого рыцаря говорило нечто новое, жуткое, богохульное, то, чего отец Ален никогда не встречал за все сорок пять лет своей службы. И это дьявольское сегодня же должно было возвратиться к Жанне, быть рядом с ней завтра и в последующие дни - рядом с Жанной, ангелом-хранителем Франции.

Когда каноник при мерцающем свете алтарных свечей достал из золотого кубка гостию для Жиля, у него так дрожали руки, что он испугался, что она выскользнет. Только когда он произнес слова: "О Господи, я недостоин, чтобы Ты вошел под мой кров, но скажи лишь слово..." - он понял, что за всю свою долгую жизнь никогда еще так пылко не молился; да простит Христос этого грешника, у которого, кажется, все-таки меньше грехов на совести, чем у многих других людей, приходив к отцу Алену исповедоваться.

Англичанин

В Жанвиле, в штабе генерала Талбота только что пообедали. Со столов убрали посуду, так как совет должен был заседать в той же комнате, а комната была тесная.

Сэр Джон Фальстолф, одержавший последнюю победу англичан в феврале, до того, как появилась Дева, - тот самый Фальстолф, который был выведен в шекспировских драмах как Фальстаф, хотя изображен с большой творческой свободой, - нетерпеливо ожидал, когда ему предоставят слово.

Как только Талбот закончил свою речь, Фальстолф сказал, что не следует преуменьшать огромных потерь, понесенных англичанами под Орлеаном и после Орлеана. Только в Жаржо было убито одиннадцать тысяч человек. Нужно вырваться из тупика и выиграть время. Войско французов намного увеличилось, при несчастливом стечении обстоятельств все завоевания последних лет могли быть утеряны. Он предложил начать переговоры и так затянуть их, чтобы герцог Бедфорд успел подойти с новым подкреплением; по слухам, архиепископ Режинальд не против компромисса.

Талбот, человек с орлиным носом и властными глаза

, скорее смельчак и сорвиголова, чем стратег, был мучим жаждой отмщения за бесславное отступление из-под Орлеана.

- Клянусь, что мы застанем французов врасплох, как только столкнемся с ними. Пусть французская ведьма занимается дьявольскими искусствами - клянусь святым Георгием! - это меня не волнует. Кто скажет по-другому - трус! - его взгляд скользнул по Фальстолфу и офицерам, сидящим за столом. - Мы должны стремиться к бою. Это мое последнее слово.

Фальстолф обиженно пробормотал, что о нем обычно вспоминают, когда уже поздно. Затем он встал и захлопнул за собой дверь.

Англичане выступили на следующее утро, они полагали, что столкнутся с неприятельской армией, как только пройдут через Божанси. Но Божанси был уже в руках французов, на равнине Ла-Бос англичан ожидали французы, выстроившись в полный боевой порядок. Они стояли на небольшом возвышении.

- Очень ловко, - злорадно сказал Фальстолф так, чтобы его слышал Талбот. Талбот приказал войску остановиться, и лучники, как это было принято, воткнули свои стрелы в землю наискось. Обе стороны застыли в ожидании, что противник начнет первым. Был вечер, солнце склонялось к закату.

- Вы согласны, что положение еще менее благоприятное, чем это можно было предположить? -- спросил Фальстолф с плохо скрываемой насмешкой.

Талбот в задумчивости помолчал.

- Мы могли бы попытаться дать бой.

Но посланные герольды привезли ответ, Дева сказала: Уходите и располагайтесь на ночлег, так как уже поздно. А завтра по воле Господа и Богоматери мы сойдемся поближе".

Талбот провел военный совет, и на этот раз большинство голосов было против него. В сумерках англичане отступали к Мену, городу, мимо которого прошли французы. Еще ночью он приказал собрать все щиты, какие только можно было достать, и даже снять с петель все двери в переулке, чтобы лучше вооружить наемников, выступавших на передней линии атаки.

На рассвете французы вышли на широкую равнину, покрытую лесом и кустарником, но никаких врагов не было видно. На разведку послали несколько десятков рыцарей, но они вернулись ни с чем.

Ла Гир снова взялся за старое и начал ругаться, ему также было не по себе от соседства с объединенными армиями Талбота и Фальстолфа. Командиры совещались о том, как следует действовать: нужно ли сначала выйти на равнину Ла-Бос и лишь затем изготовиться к битве? - на что девушка совершенно спокойно сказала:

- Мы сделаем одновременно и то, и другое. У вас хороший предводитель.

Англичане еще не показывались, лишь олень, испугавшись никогда не виданного им войска, выскочил на лужайку. Он пробежал мимо группы командиров, на мгновение остановился, принюхиваясь, бросил испуганный взгляд - и стремительно исчез в ближней чаще. Жанна посмотрела ему вслед, напряженно прислушиваясь к треску ломавшихся кустов. Тотчас же из жаждущих начать погоню английских глоток раздался громкий боевой клич.

- Годоны! Вперед!

Олень сорвал боевой план, разработанный Талботом. Прежде чем лучники, выстрелившие в оленя, приняв его за неприятеля, заново натянули свои арбалеты, французы обрушились на них. Тысяча пятьсот англичан погибли, а пятьсот сдались в плен. "Напротив того, среди наших едва ли найдется трое погибших, что я могу приписать только чудесному божественному вмешательству", - писал рыцарь Персеваль де Буленвилье три дня спустя в письме герцогу Миланскому.

Около двух часов пополудни все было кончено, и Тал-бот, гроза французов, стоял перед Алансоном пленный.

- Сегодня ночью это не могло Вам и присниться, не так ли? - спросил "прекрасный герцог", несомненно торжествуя, но и горько вспоминая, как он сам был в плену.