Мария Потурцин - Жанна дАрк

- Сир, бургундцы угрожают Реймсу. Они и думать не хотят о том, чтобы соблюдать перемирие. Париж голодает и надеется на нас. Почему Вы меня вынуждаете действовать в одиночку? Скоро закончится предоставленный мне год. Ах, почему Вы мне не верите?

Стоял чудесный день, на деревьях с раскрывающимися почками пели птицы, в окна дул легкий ветерок, и худое лицо Карла выглядело более веселым, чем с обычно.

- Нет, Жанна, я тебе верю. Но мне было бы страшно еще раз отпустить тебя сражаться. К тому же, мы сначала должны созвать маршалов и создать армию.

- Пока Вы все это сделаете, будет слишком поздно, сир. Я не могу здесь долго оставаться.

- Разве тебе плохо с нами? Мы ведь любим тебя, королева и я.

- Мое место не при дворе, сир.

- Разве мы не приняли тебя в дворянское сословие, чтобы все видели, как мы тебя ценим? Почему ты не носишь новый герб?

- Простите, сир, я должна сохранять верность моему старому штандарту, сказано это было тихо, тоном, показывающим, что таково ее окончательное решение. Снова в ней светилась та сияющая даль, в которую Карл должен был верить, независимо от того, хотел он этого или не хотел.

- Это Господь повелел тебе выступить с войском?

Жанна молчала и улыбалась, глядя ему прямо в глаза. Прошел год с тех пор, как она впервые предстала перед королем. Ей был обещан "год и еще немного", сколько раз она уже говорила ему об этом?

- Делай то, что ты должна делать, - сказал Карл, наконец, когда Жанна, прощаясь, преклонила перед ним колено.

- Да поможет Вам Господь, сир.

Она вышла из комнаты, по своему обыкновению, бесшумно, и на душе у него стало тяжело, хотя за окнами светило солнце и колокол возвещал обедню. На другой день он напрасно разыскивал Жанну. Она уехала из замка. Больше Карл VII девушку не видел.

Около девяноста человек продвигались с Девой в северном направлении, к Иль-де-Франсу. Она не позвала с собой никого из командиров: ни Жана Орлеанского, ни Ла Гира, ни Алансона. С ней были только конюший д'Олон и два ее брата. Совершенно одна, без чьей-либо поддержки, она должна была платить людям жалованье. Но не это было страшно. О самой тяжелой задаче, возложенной на плечи Жанны, не догадывался

никто. Разум говорил ей, что нужно взять Париж, завершив тем самым все труды. Но указаний из потустороннего мира не было.

На Страстной неделе Жанна установила свой штандарт под стенами Мелена. Войско форсировало Сену, в пятидесяти милях к северо-востоку лежала столица. Пасха... У ног Девы цвела земля, за которую она была готова сто раз умереть, колокола уже возвещали ее вступление в город. Жанна стояла в поле и прислушивалась. И вот, они заговорили снова, "райские сестры" Екатерина и Маргарита. Но сказали они нечто неслыханное: еще до Иванова дня ее возьмут в плен.

В плен? В плен к врагу? Больше Жанна не прислушивалась, душа ее кричала от мук. Как могло случиться, что Франция до сих пор томится в неволе? Чего стоила жизнь Жанны, если задача ее не была выполнена?

"Не бойся, Господь поможет тебе. Ты должна испытать и плен".

Жанна была хитра - даже в те моменты, когда душа ее отрывалась от земли. Она быстро сообразила, что если "райские сестры" сообщат ей час и место пленения, то она поостережется в тот день принимать участие в сражениях...

"Когда это будет?" - спросила девушка и прислушалась, но вокруг только пели птицы, золотое солнце опушалось на западе, и освобожденные жители Мелена шли : ней, чтобы проводить ее в город. Жанна молчала, думая о часе своего пленения, и страшное слово "плен" неотступно преследовало ее.

Как и прежде, она находилась в первых рядах сражавшихся и атаковавших, меч ее оставался в ножнах, штандарт развевался, и ни один из мужчин, которые 5ыли рядом день и ночь, не знал, что скрывает Дева в сердце своем. Если ее возьмут в плен, то кто завершит : труды? Кто изгонит англичан? Никому не дано знать своей смутной судьбы; если же кто-нибудь обладает даром предвидения, то он не должен использовать его для самого себя. В эти недели Жанна продолжала действовать так, словно во всей обширной провинции Иль-де-Франс ничего особенного не произошло. Она обратила англичан в бегство при Ланьи и продвинулась с войском к Уазе, чтобы отрезать от юного Генриха VI, который должен был приплыть в Кале, северо-западную дорогу на Париж. Жанна действовала так, как подсказывал ей здравый рассудок, и с готовностью приняла на себя это испытание: она знала о неотвратимости загадочного рока и все же храбро противостояла ему.

Рупертус Гейер, тот самый "анонимный клирик", понял личность Жанны правильно: если для нее и можно подыскать какую-то историческую аналогию, то лучше всего сравнить Жанну с сивиллами, этими пророчицами языческой эпохи, чьими устами говорили боги. Но между ними и Жанной была огромная разница.

На сивилл воздействовали силы природы: серные испарения, одурманивающие запахи, журчащие ручьи. В состоянии экстаза они высказывали такие вещи, о которых сразу же забывали, как только приходили в себя. В повседневной жизни они не имели никаких высоких прозрений, они были как бы чистыми листами, на которых писали силы, не поддающиеся контролю. "Ибо присущий им пророческий дар подобен доске, на которой ничего не написано, он неразумный и неопределенный", - писал Плутарх. Люди, вероятно, прислушивались, когда сивиллы начинали говорить "разными языками", и все же они одновременно почитали эти "орудия" сверхъестественной речи и избегали их.

Устами Жанны также говорили сферы, чьих границ никто не знал; она могла впадать в экстаз на молитве, при звоне колоколов, в тихом поле или в лесу, но это был такой экстаз, такой выход за пределы обычных чувств, которым она управляла и из которого могла выйти с трезвым рассудком и осознавая собственное "я", чтобы затем перевести увиденное и услышанное на язык земных слов и земных поступков. То, что языческим жрицам было доступно в отрешенном от мира затмении чувств, Жанна воспринимала в ясном сознании и разумной умеренности. Вместе с мужчинами она ездила верхом и сражалась, вместе с женщинами и детьми она спала, и, как и все они, Жанна могла смеяться. Просто и ясно, без недомолвок и тайн она рассказывала о том, что должно было случиться: "Подождите еще три дня, тогда мы возьмем город"; "Потерпите, через час вы станете победителями"; "К Посту я приведу королю подкрепление". Дева намеренно сняла покрывало загадочности со своей жизни и поступков; загадкой оставалась лишь она сама. Так как ей самой была предречена грядущая беда, она замкнула уста, и никто не знал о мрачной вести. Всегда, даже перед смертью на костре Жанна отдавала себе отчет в том, что ей можно говорить и чего нельзя.

Со дней апостола Павла женщинам, "глаголющим языками", в христианских общинах надлежало молчать, ибо "за глаголение языками несет ответственность дух, дающий вдохновение, а за разумное пророческое слово - наоборот, говорящий человек". Для христиан общины Павла лучше было произнести пять слов пророчества, находясь в здравом уме, чем десятки тысяч слов, "глаголя языками". Духовный язык нужно перевести на язык людей, чтобы человек сопровождал речь духа своим разумом; и лишь то, что человек может понять и усвоить собственным рассудком, он должен выражать словами.