Сергей Маслов - Тайны и судьбы мастеров разведки

— Я не имею никаких оснований считать «кембридж­скую пятерку» советской разведки созданной кем-то умыш­ленно с целью подставы, провокации и т.д. Это не работа англичан — уверен на сто процентов. Если бы Филби и других придумали в СИС, то англичане не переживали бы так по поводу нанесенного им ущерба. А они до сих пор не могут забыть этого грандиозного провала.

— Любой человек с той или иной степенью остроты переживает оторванность от родины, невозможность вер­нуться. Смирился ли с этим Ким Филби?

— Какой бы он ни был человек — он, естественно, тяжело переживал необычность условий, в которых ока­зался. Но я не скажу, что он рвался на родину. Этого не было никогда. Он был достаточно умным человеком, чтобы понимать: это невозможно. На первых порах его жизнь в Москве складывалась очень трудно. Я даже допускаю, что человек с его характером мог чувствовать себя здесь как птица в клетке. Пусть даже в золотой клетке. Он вынужден был, во-первых, подчиниться новым условиям, продикто­ванным, прежде всего, соображениями его же собственной безопасности. Во-вторых, он был, особенно поначалу, удручен резким ограничением круга общения. Иностранцы к нему в первое время вообще не допускались. Это только значительно позже стали возможны такие встречи, как, к примеру, с писателем Грэмом Грином, с которым они были знакомы еще со времен совместной работы в британской разведке СИС.

Вы посмотрите, с одной стороны — специфика поло­жения. А с другой — так сказать, специфика предложения. Ничего, что было бы похоже на ту обстановку, прелестями которой, скажем так, он мог наслаждаться, находясь в Ан­глии. Ну, скажем, зайти в паб, выпить пива, подурить, под­раться даже. И это тоже — Филби. Не надо быть ханжами и делать из него икону, вытравливая все человеческое. Но нельзя на этом человеческом спекулировать, как это кое-кто пытается делать. Да, он любил шотландское виски. Любимая марка у него, кстати, была « Glenfiddich». Он и водку любил.

Но еще больше он любил своих детей. По Волге мы путешествовали с его сыном. С первым родным ему чело­веком, который после того как Филби перебрался в Москву, заявил в интервью (это прозвучало по канадскому радио), что не просто не отрекается от отца, а гордится им. К Киму приезжала и дочь с двумя детьми. Бьюсь об заклад, вашей фантазии не хватит, чтобы вообразить, о чем он меня по­просил в связи с этим.

— О чем?

— Он попросил меня достать динамовские майки. Я осторожно поинтересовался: зачем? Он сказал: «Для внуков. Хочу, чтобы команда Дзержинского была пред­ставлена в Англии». И это — тоже Филби.

Я раздобыл тогда форму спортклуба «Динамо» самых разных фасонов.

— Виктор Георгиевич, вы же сами определили Филби как сангвиника, а не как меланхолика. Значит, вы имели дело с человеком, который умел радоваться. Что вызывало у него положительные эмоции?

— Он мог радоваться какой-то интересной мысли, находке, остроумному анекдоту, просто шутке хорошей. Радовался приходу человека, который был ему симпати­чен. И все это отражалось на его лице. Если мы сидели за столом, немножко выпивали, общались, то приходилось, уже изучив его, считаться с тем, что долгий серьезный раз­говор его угнетал. То есть ему нужна была игра ума или умов, а не занудство. А просто так выпить — было для него чрезвычайно утомительным занятием.

Но знаете, что приводило его в восторг более всего? Всегда? Его библиотека, которую ему с нашей помощью удалось переправить в Москву Он мне говорил: «Вот это меня радует каждое угро». И с мягкой улыбкой, оборачи­ваясь к жене, весело добавлял: «Ну, еще Руфа, конечно».

Конечно, он был уникальным человеком. Высокооб­разованный, с широчайшим кругозором. Историк не по названию, а но существу. Литературу знал блестяще.

— А как он относился к русской и советской литера­туре?

— Он ее читал. И любил. Конечно, главным образом, классику. Вспоминаю случай, произошедший во время нашего волжского круиза. Везде нас, разумеется, встреча­ли, водили, показывали. И вот мы в Горьком, нынешнем Нижнем Новгороде, в музее. Гид — миловидная молодая женщина — начала свой рассказ о писателе, имя которо­го носил в то время один из главных городов Поволжья. И начала — как привыкла преподносить материал ино­странцам — открывать азбучные истины о классике со­циалистического реализма. Смотрю, лицо Филби мрачнеет, тяжелеет. Он дергает меня за рукав. Я спрашиваю: «Ким, что с тобой?» Он в ответ: «Что она говорит? Она что, ду­мает, я не знаю, кто такой Горький?»

То есть он не просто был знаком с русской и советской классикой, он неплохо ее знал. Он читал ее и там, и здесь. К сожалению, в переводах. Я как-то не удержался и задал ему, возможно, глупый вопрос: почему он не учит русский? Он мне сказал: «Понимаешь, Виктор, я никогда не смогу выразить на русском собственные мысли так же точно, как на английском. И от этого постоянно буду ощущать свою ущербность». Но вообще говоря, он читал по-русски — почти свободно — газеты.

— А каков был его собственный, «кембриджский» английский язык?

— Фонетически к нему нужно было привыкнуть. Ким немного шепелявил, а когда волновался — это у него еще с детства было, — то заикался слегка. Это был такой не­сколько небрежный язык, совсем не похожий на тот, каким вещает диктор на Би-би-си. Но речь его всегда была очень содержательной. И ему всегда нравились собеседники, которые владели английским в достаточной степени, чтобы интересно, образно выражать свои мысли. Потому что он не любил в жизни ничего постного. И даже больше, чем в еде, — в общении. Сам он очень любил юмор, использовал идиоматические обороты, какие-то поговорки. На языке у него всегда было что-то остренькое. А вообще его речь — это была речь настоящего английского аристократа.

— А как, кстати, аристократ Филби предпочитал оде­ваться?

— Он предпочитал свободный стиль одежды, не стес­няющий движений. Галстук был не самым почитаемым им аксессуаром. Это объясняется отчасти и тем, что Ким проводил большую часть времени дома. У него не было не­обходимости ездить в какое-то «присутствие». Это только западные журналисты могли выдумывать: моросит дождь, холодно, а Ким Филби бежит в свой офис на Лубянке... Он никогда не бывал в офисах.

Но вот один любопытный момент из жизни аристо­крата Филби. У него была настоящая кулинарная страсть. Он прекрасно готовил стейки. Угощал ими гостей, в том числе и меня. Но он терпеть не мог фартук. Отношение к нему было еще более скептическое, чем к галстуку. Скорее даже неприязненное. И руки он вытирал о брюки. Руфина рассказывала, что, борясь с этой привычкой Кима, фартук она ему все-таки нацепила. И что вы думаете? Филби стал вытирать руки о, так сказать, тыльную сторону брюк. И в этом тоже — Ким. Своевольный. Своенравный. И с его ироническим отношением к одежде.