Борис Греков - Грозная Киевская Русь

Таких же местных бояр мы видим и в Киеве. Ольговичи, нанесшие поражение киевскому князю Ярополку Владимировичу (сыну Мономаха) в 1136 году, как говорит летописец, «яша бояр много: Давида Ярославича, тысяцкого, и Станислава Доброго Тудковича и прочих мужей… много бо бяше бояре киевские изоймали» [120] .

Это были бояре киевские, а не Ярополковы, т.е. местная киевская знать.

Важные данные о классовом составе русского общества X– XI вв., и в частности о боярах, мы имеем в церковном уставе кн. Ярослава.

«Аще кто пошибаеть боярскую дщерь или боярскую жену, за сором ей 5 гривен золота,… а менших бояр – гривна золота… а нарочитых людий 2 рубля… а простой чяди 12 гривне кун… (ст. 3)

Аще кто назовет чюжую жену блядью, а будет боярьская жена великих бояр, за сором ей 5 гривен злата… менших бояр… 3 гривна злата… а будет градских людей… 3 гривны сребра… а сельскых людей… гривна сребра…» (ст. 25).

Этот перечень «бояре нарочитые, бояре меншие, нарочитые люди и простая чадь» в Уставе повторяется по разным случаям неоднократно. Один раз вместо нарочитых людей названы «городские люди», а вместо «простой чади» названы сельские люди («а сельской жене 60 резан» или «гривна серебра») [121] .

Хлебников на основании расчета Ланге соотношение этих штрафов представляет в следующем виде [122] :

За оскорбление жен больших бояр 250 гривен кун, меньших бояр – 150 гривен кун, нарочитых (городских) людей 22 72 гривен кун, сельских людей или чади 17 72 гривен кун.

Принимая во внимание неясности в денежном счете «Правды Русской» и памятников, одновременных с нею мы вправе все же считать, что соотношение этих цифр верно. А это для нас в данном случае чрезвычайно важно. Социальное расстояние между большим боярином и сельским свободным человеком (общинником) выражается в цифрах приблизительно как 14:1, между боярином и городским или нарочитым человеком – 11:1. Летописный факт 1018 г., приведенный выше, по той же расценке денег дает приблизительно то же соотношение.

Итак, бояре есть разные, точно так же, как и горожане и сельские жители, о чем речь будет ниже.

Очень интересные черты внутри класса землевладельцев отражены в житии Феодосия Печерского. Отец его по распоряжению киевского князя был переведен в Курск («Бысть же родительма блаженного переселитися в ин град, глаголемый Курск, князю тако повелевшу»). Дал ли князь отцу Феодосия в Курске землю, или она у него была там раньше, нам не известно, но известно, что под градом Курском у родителей Феодосия оказалось имение. Когда умер отец Феодосия, 13-летний мальчик «оттоле начат на труды подвижнее быти, якоже исходити ему с рабы своими на село делати со всяким прилежанием». В этом же городе жил и «властелин града», ниже названный «судиею». К этому «властелину» попал на службу и Феодосий. Он работал в «его церкви», а однажды этот вельможа велел Феодосию служить в его доме на званой трапезе, куда были приглашены другие «вельможи града».

Перед нами богатые курские вельможи, которым служит сын землевладельца небольшой руки. Мне кажется, отсюда неизбежен вывод, что курские вельможи тоже были землевладельцами, только крупными, служить которым не было зазорно Феодосию даже с точки зрения его матери, которая крепко блюла честь своего рода, находя несовместимым с его достоинством работу Феодосия по печению в церкви просфор («молютися, чадо, останися от такыа работы, – твердила она сыну, – укоризну бо приносиши на род свой») [123] . Достоинство мелкого землевладельца, по ее мнению, не страдало от службы в доме крупного феодала.

Поскольку мы уже отметили отдельные слои боярства, неодинаковые по своему материальному положению и происхождению, то вполне естественно допустить и разность в характере их материальной базы, по крайней мере, в начальный период их существования на территории Киевского государства. Если норманны, несомненно, входившие в состав боярства (по крайней мере, на севере Руси), вследствие примитивности организации своего завоевания, некоторое время пользовались ленами, составлявшимися «только из даней», то говорить то же о туземной, неваряжской знати, выросшей в земледельческом обществе в процессе разложения земельной сельской общины и появления частной собственности на землю, решительно невозможно.

Самое верное решение этой задачи будет состоять в допущении, что богатство этих бояр заключалось не только в «сокровищах», но и в земле. Очень вероятно, что в таком именно смысле надо понимать замечание летописца, сделанное им по поводу смерти князя Владимира. «Се же (смерть Владимира) уведевше людие, без числа снидошася и плакашася по нем: боляры аки заступника их земли, убозии акы заступника и кормителя» (Лавр, лет., под 1015 годом).

Признание боярского землевладения в IX—X вв. в нашей литературе не ново: уже Хлебников в 70-х годах XIX в. высказал убеждение, что «богатство в древнейшее время всегда состояло (он разумеет, конечно, общество с преобладанием земледелия. – Б.Г.) в обладании поземельной собственностью» [124] .

Для более позднего времени (XI в.) он высказывается об этом предмете еще более решительно: «…Слово бояре не означало наемников, дружинников, игравших прежде более важную роль в дружине, но местных землевладельцев», «старшая или передняя дружина состояла отчасти из выслужившихся младших дружинников», «дружина стала наполняться местными боярами, богатыми землевладельцами» [125] .

М.А. Дьяконов уже в XX в., подводя итоги разысканиям по этому вопросу, писал: «Одни предполагают, что лучшие люди Древней Руси вышли из торговой аристократии, другие – что это была по преимуществу военная знать; третьи думают, что землевладение издревле выдвигало крупных собственников в первые общественные ряды. Несомненно одно, что в ту пору, от которой сохранилось достаточное число документальных данных, бояре и огнищане являются землевладельцами и рабовладельцами» [126] .

В своей последней статье «Некоторые вопросы истории Киевской Руси» С.В. Бахрушин упрекает меня в том, что я в истории землевладения IX—XII вв. не указываю периодизации, «будто бы» этот процесс не подвергался «никаким существенным изменениям от IX до XII веков». Надеюсь, в этом новом издании своей книги я сумею лучше разъяснить свою точку зрения на предмет. Эволюцию на протяжении четырех веков я, конечно, признаю. Но тут дело не в эволюции. Нас с С.В. Бахрушиным разъединяет не признание ее или непризнание, а различное представление о состоянии культуры восточного славянства в IX—XI вв., и в частности – о роли земледелия в ранней истории нашей страны и времени появления частного землевладения. С.В. Бахрушин с уверенностью отмечает, что «нет ни одного известия о селах X в., которое не носило бы черт легенды», что в предании об Ольге «дело идет… не столько о пашенных землях, сколько о промысловых угодьях», потому что, по его мнению, земледелие «только в XI в. приобрело… господствующее значение», что только «в конце X в. еще начинался процесс освоения общинных земель будущими феодалами». О «легендах» и об Ольге речь будет ниже, а сейчас мне хочется подчеркнуть, что эволюция земледелия и землевладения в том виде, как ее изображает мой оппонент, противоречит фактам и биологическим, и историческим.