Борис Греков - Грозная Киевская Русь

В договоре 911 г. совершенно ясно выражено, кто именно и с кем заключает договор. Послы для заключения договора посланы от «Ольга, великого князя русского, и от всех, иже суть под рукою его светлых и великих князь и его великих бояр». «Такоже и вы, греки, – читаем в том же договоре обращение к грекам, – да храните таку же любовь ко князем нашим светлым рускым и ко всем, иже суть под рукою светлого князя нашего».

Если уж учитывать возможность некоторых перемен в объеме и характере власти киевского князя за протекшие 34 года (911– 945), т.е. от договора Олега до договора Игоря, то, во всяком случае, не в сторону умаления ее, а как раз в обратном направлении: сила княжеской власти, несомненно, росла до начала или даже до середины XI в., и вече все меньше имело возможности проявлять себя в политической жизни государства.

Договор 945 г. тоже упоминает «всех русских людей» [413] , но совсем не в том смысле, какой придает этому упоминанию Сергеевич, а с другими расчетами. Русский князь говорит о всех русских людях для того, чтобы крепче подчеркнуть обязательность соблюдения договоров для всех русских людей. «И иже помыслит от страны Руские разрушити таку любовь» принявший ли христианство или не крещеный (т.е. буквально всякий русский), «да не имуть помощи от Бога, ни от Перуна…» Вот для чего понадобилось вспомнить о русских людях «всех». То же относится, надо думать, и к другой стороне, заключающей договор.

Договоры заключало не вече, а Киевский князь со своим правящим окружением.

Подъем значения вечевых собраний падает на вторую половину XI и на XII в. [414] Если говорить об исключениях, то они имеются только для Новгорода, где упоминание о вече относится к 1016 г. Это «исключение» вполне закономерно и понятно, потому что тот процесс, который обнаружился в других частях Киевского государства во второй половине XI в., для Новгорода стал уже несколько более ранним фактом.

Замечание А.Е. Преснякова о том, что до XI в. в наших источниках отсутствуют «всякие указания на вечевую деятельность», можно признать правильным, если не считать двух свидетельств, вызывающих справедливое недоверие, о чем говорилось выше.

Чем объяснить это явление? Мне кажется, оно стоит в связи с распадом Киевского государства.

По мере упадка Киева как политического центра, объединяющего значительные пространства, по мере усиления отдельных частей империи Рюриковичей в этих последних поднимается политическое значение крупных городов, способных играть роль местных центров и отстаивать независимость своей области от притязаний старой «матери городов русских». В этих городах вырастает значение вечевых собраний, с которыми приходилось считаться и пригородам, и князьям.

Но как же относиться к тому классическому месту Лаврентьевской летописи, на которое ссылаются все наши историки в доказательство исконности вечевых собраний у восточных славян?

Это знаменитое место летописи под 1176 г. действительно говорит о городских народных собраниях, но отнесение этого института в глубокое прошлое («изначала») без серьезных оговорок невозможно. Этот текст требует комментария. Под 1176 г. в Лаврентьевской летописи помещен удивительный по яркости рассказ о борьбе владимирских ремесленников и мелких купцов с ростовским и суздальским боярством. Победа владимирских «новых», «мезинных» людей над старым родовитым боярством Ростова и Суздаля вдохновила летописца, и он стал размышлять по этому поводу: всегда-де и везде было так, что пригороды подчиняются решениям старших городов, а здесь вышло как раз наоборот. Это просто «чудо». «Мы же да подивимся чюду новому и великому и преславному Матере Божья, – пишет летописец, – како заступи град свой от великих бед и гражаны своя укрепляеть: не вложи бо им Бог страха и не убояшася князя два имуще и власти (волости. – Б.Г.) сей и боляр их прещенья ни во что же положиша, за 7 недель безо князя будуще в Володимери граде, толико возложьше всю свою надежю и упование к святой Богородице и на свою правду. Новгородца бо изначала и смольняне и кыяне и полочане и вся власти яко же на думу на веча сходятся, на что же старейший сдумають, на том же пригороды стануть, а зде город старый Ростов и Суждаль и вси боляре, хотяще свою правду поставити, не хотяху створити правды божья, но «како нам любо», рекоша, «тако створим: Володимерь есть пригород наш…» «…не разумеша правды божья исправити ростовци и суждальци, давний, творящеся старейший; новии же людье мезинии володимерстии, уразумевше, яшася по правду крепко…» [415] «…Не хотяче покоритися ростовчем и суждальцем и муромьцем, зане молвяхуть: пожьжем и паки ли посадника в нем (городе Владимире. – Б.Г.) посадим: то суть наши холопи каменьници» [416] (в Никоновской летописи этот перечень расширен: «холопи, каменносечци и древодельци и орачи»).

Отсюда с полной очевидностью вытекает, по мнению летописца, что вечевые собрания в Ростове и Суздале были издавна, что в этих собраниях решающая роль принадлежала старой знати, боярству, что знать через вечевые собрания старшего города до сих пор всегда держала в повиновении пригороды. Так, уверяет нас летописец, было «изначала». А сейчас произошло нечто новое, до сих пор небывалое. Это «изначала» относится не только к существованию вечевого строя, но прежде всего к обязанности пригородов подчиняться городам, к господству знати над людьми «мезинными». На этом, во всяком случае, логическое ударение летописного рассказа. Упоминаемая здесь знать и есть те «светлые бояре», представителем которых в договорах с греками являлся в свое время великий князь Киевский. До известного времени этот «изначальный» порядок держался. Затем в нем появилась трещина.

Распад Киевского государства на так называемые «уделы» объясняется тем, что к известному времени успели образоваться области, достаточно окрепшие, чтобы не только перестать нуждаться в помощи киевского князя, но и осознать выгоду в отделении от Киева. Такова судьба всех скороспелых варварских монархий. У каждой из крупных частей бывшего Киевского государства появились свои собственные интересы, идущие вразрез с недавним политическим строем. Зачем, в самом деле, вмешиваться Новгороду, Смоленску, Полоцку и др. в запутавшиеся дела Киева, зачем платить ему дань, зачем посылать свои войска в распоряжение киевского князя, когда и деньги, и войско так нужны им самим, новгородским, смоленским, полоцким боярам, для осуществления их собственных задач, с которыми они сейчас могут справляться и самостоятельно, без помощи Киева.

Но ведь дело-то не только или не всегда в боярах. Мы видим на примере Ростовско-Владимирских событий 1176 г. новую силу, победившую бояр, – это город с его купеческим и ремесленным населением. С этой силой вынуждены считаться и князья. Окрепшие области стараются обзавестись собственными князьями. Многим князьям это тоже на руку. Долго они были подручниками киевского великого князя. Теперь пришло новое время. Они только не всегда учитывали, что окрепшие области продолжают расти, благодаря своей силе, начинают распоряжаться сами своей судьбой, пытаясь превратить и князей в орудие своих планов. Но это удается им далеко не всегда: в одних местах мы видим полное низведение князей на служебное положение – это там, где сильное боярство со своими собственными дружинами захватывает в руки власть (Новгород в середине XII в.), неудавшаяся попытка сделать то же в Ростове и Суздале (убийство князя Андрея), в других местах городские низы, ремесленники и купечество в борьбе с боярством нуждаются в помощи княжеских дружин, здесь княжеская власть крепнет (Галицко-Волынское княжество в первой половине XIII в.), а иногда и забирает в свои руки власть (Владимирское княжение), особенно при Всеволоде III.