Владимир Прибытков - Тверской гость

- Циннамон, гвоздика, циннамон!

- Индиго, индиго! Самое яркое индиго под луной!

- Камень сумбада для полировки алмазов!

- Царская тафта для твоей гурии! - надрывались на рынке индийские гости. Воздух пропитывали острые запахи пряностей, в нем стоял шелест прозрачных тканей, звон золотых украшений. Индия, Индия! Она уже ощущалась тут, как живое, теплое тело. Но где же открывалась ее тайна? В яркой расцветке индийских покрывал или в зловещей судьбе Хасана? Где?!

По совету хазиначи Никитин собрался купить коня.

Бродя по конскому торгу, он приглядывался к лошадям, узнавал цены.

Кони - всех мастей - были хороши. Но за них просили непомерные деньги. Если считать на русские рубли, выходило, что жеребец стоил рублей семьдесят.

- В Индии продашь - возьмешь в десять, в пятнадцать раз больше! объяснял хазиначи. - В Индии кони не плодятся. Самое выгодное - конь.

Денег Никитина должно было хватить на доброго жеребца и на проезд. Он решил послушать совета.

А дни между тем шли да шли. Мухаммед, каждое утро отправлявшийся через пролив в Бендер, где клеймили коней, нервничал, торопился. Вскоре за его товаром должны были прийти корабли, а дела подвигались туго.

- Ты разбираешься в лошадях, Юсуф? - спросил он как-то. - Помоги мне...

Скупленные Мухаммедом кони помещались частью в глинобитных сараях, частью под открытым небом за высокими дувалами на краю Бендера, большинство же из них просто паслось под присмотром подручных хазиначи.

В небольшом загоне, куда Мухаммед привел Никитина, их ждали несколько человек в рваных халатах, в засаленных тюбетейках, темнокожие от природы и совсем черные от грязи.

Все они показались на одно лицо, одинаково закланялись и забегали, раздувая уголья в костре, сложенном в углу, размахивая путами и споря, кому гнать лошадей.

Мухаммед прикрикнул, людей как ветром сдуло, кроме одного, усердно принявшегося за козьи мехи. Выло пламя, летела копоть. От изрытой копытами земли, закиданной шерстью, остро пахло конской мочой.

- Здесь мы клеймим коней, - сказал Мухаммед. - Надо смотреть, чтоб не попались старые и больные. Негодных бракуй. Не думаю, что их будет много, но барышники могли всучить и таких. Не доверяй и этим голодранцам. Они попытаются провести тебя, подменить купленных мною скакунов дряхлыми одрами... Справишься?

- Иди по делам, - ответил Афанасий. - Как-нибудь разберусь.

Мухаммед подождал, пока заклеймили двух коней, велел всем слушаться ходжи Юсуфа и заспешил к другим браковщикам. Афанасий остался один.

Клеймили коней так. В загон вводился жеребец, Афанасий осматривал его, затем коню спутывали ноги, валили его на бок и прикладывали к лоснящемуся крупу раскаленное железное тавро. Шипело сожженное мясо, кони бились, порываясь вскочить и вырваться, испуганно и жалобно визжали.

На четырнадцатом или пятнадцатом коне Афанасий устал так, словно промахал полдня топором. Особенно допекало солнце, от которого некуда было деваться. С усмешкой, едва разлепившей засохшие губы, он подумал, что выглядит, наверное, не лучше коня под железом. Устали и остальные. Но Никитин решил выдержать до прихода хазиначи, обещавшего вернуться в полдень.

Работа продолжалась. Возясь с конями, Никитин успел немного приглядеться к людям. Они были очень разные, и странно, что на первый взгляд показались ему схожими. Над мехами орудовал и таскал в длинных щипцах тавро щуплый кривоносый старик с воспаленными, будто обожженными, слезящимися глазами. Ловчее других бросал животных на землю совсем еще молодой, ястребоглазый туркмен, крикливый и злой; его бритая голова плотно сидела на короткой, мускулистой шее. Лошади, когда он приближался к ним, испуганно храпели и сторонились. Непокорных скакунов туркмен сильно бил пудовым кулаком по лбу так, что у тех подламывались колени.

- Эй, малый, легче! - остановил его Никитин. Туркмен насмешливо покосился на Афанасия, что-то быстро сказал приятелям, отчего те засмеялись, и размахнулся, чтоб ударить очередную жертву.

Никитин перехватил его руку, стиснул ее, и минуту оба стояли, напружинив мускулы и остро глядя в глаза друг другу. Напрягая силы до боли в мышечных связках, задержав от напряжения дыхание, Афанасий, наконец, согнул руку туркмена.

Тот неожиданно усмехнулся, помотал кистью и сердито крикнул на замерших подручных:

- Валите коня! Чего встали?

Люди торопливо поползли под ноги лошади. До самого полдня ничего больше не случилось, только иногда Никитин подмечал на лице старательно глядевшего в сторону туркмена недобрую усмешку.

Хазиначи приехал в полдень, запыленный и охрипший. Оглядел коней, остался доволен, позвал отдыхать.

Сидя в прохладной каморе какого-то мусульманского дома, куда его привел Мухаммед, Никитин пил сильно разведенное кислое вино, щупал пылающее лицо и тяжко дышал, понемногу приходя в себя от жары и усталости. Перед глазами все еще стояли конские морды и крупы, ослепительно блестящая земля, дрожащий над костром воздух, в ушах мешались людская брань и лошадиное ржанье.

- Откуда людей набрал? - спросил он хазиначи. - Этот, молодой, с дикими глазами, откуда?

- Все из Бендера! - прохрипел хазиначи. - Мерзавцы, воры, разбойники, но лучших нет. Зато и стоят дешево. А что? Жульничают?

- Нет. Я так, - ответил Никитин.

После трапезы, во время которой Афанасию кусок в горло не лез, перс растянулся на ковре и сразу захрапел. Он спал часа два, не обращая внимания на докучных мух, заползавших ему в нос и рот. Никитин заснуть не смог, лежал, запрокинув руки под голову. Думы были вялы, отрывочны. Храпевший в двух шагах Мухаммед наводил на осторожную мысль: да так ли сказочна эта самая Индия?

Подсчитал деньги, прикинул, во что станет перевоз коня, выходило подходяще как будто, но опаска оставалась. Хорошо, если коня довезешь, ну, а коли сдохнет конь, что, говорят, часто бывает, тогда как? В такой дали без денег остаться - гибель. Чего доброго, и на Русь не вернешься!

Русь! У Афанасия защемило сердце. Выпростав руки из-под головы, он сел, скрипнул зубами. Два года скоро, как идет он, одинокий, все дальше и дальше от родной земли. Путь оказался трудней, чем думалось. Но неужели, столько выдержав, сдаться? Или верно - не бывать ему в Индии? Не судьба?

Ему вдруг страстно захотелось услышать родную речь, послушать девичий смех на посиделках, оказаться в привычном с детства мире, на земле, где каждый кустик издалека кажется другом.

Лицо Олены, в платке под соболиной шапкой, грустно улыбнулось ему на посадской улице, и в бендерском доме он почуял запах талого снега в Твери. Залились, зазвонили колокола, скрипнули полозья пролетающих саней, заметались над крестами галки, и вдруг отчетливо послышался голос Аграфены Кашиной: "Пустой мужичонка! Пустой!" И раздалось микешинское хихиканье.