Юрий Емельянов - Рождение и гибель цивилизаций

События западноевропейской истории, легенды и мифы Запада воспринимались лучшими умами России как явления своего прошлого и своей культуры. Поэтому А. С. Пушкин писал «сцены из рыцарских времен», а П. И. Чайковский создавал «Лебединое озеро» и «Щелкунчик». Васнецов, посвятивший лучшие свои произведения прошлому и сказкам Руси, видел в работах Рембрандта непревзойденные эталоны изобразительного искусства. Такой патриот России, как Достоевский, восхищался картинами Клода Лоррейна, а ожидая своей казни, думал о том, что созданием «Дон Кихота» человечество уже оправдало свое существование на планете.

Путешествия в Западную Европу стали для многих образованных людей России духовной потребностью. Персонаж романа «Подросток» Версилов объяснял своему сыну причины, почему «русским дороги эти старые чужие камни»: «Русскому Европа так же драгоценна, как и Россия… Европа так же была отечеством нашим, как и Россия». В европейских «сокровищах наук и искусств» Версилов, как и другие мыслящие люди России, видел «осколки святых чудес».

Однако приобщение к западной цивилизации часто происходило за счет принижения ценности русской культурной традиции. Усиленно внедряя образцы западной цивилизации в России, Петр I, а также многие из его наследников и наследниц искренне радели о судьбе страны. Тогда было принято считать, что западная цивилизация является единственно возможным современным способом существования развитой культуры. Все же, отличавшееся от западных образцов, расценивалось как проявление дикости и варварства. Поэтому их насаждение сопровождалось искоренением русских обычаев и нравов, как «диких» и «отсталых». Такое отношение к своей культуре вызывало у многих русских сознание своей неполноценности.

Объясняя давление западных стандартов на сознание русских людей, Александр Герцен писал: «Мы до сих пор смотрим на европейцев и Европу в том роде, как провинциалы смотрят на столичных жителей, — с подобострастием и чувством собственной вины, принимая каждую разницу за недостаток, краснея от своих особенностей, скрывая их, подчиняясь и подражая. Дело в том, что мы были застращены и не оправились от насмешек Петра I, от оскорблений Бирона, от высокомерия служебных немцев и воспитателей-французов».

В то же время вопреки надеждам Петра I и его последователей внедрение моделей Западной Европы вызывало не только психологический дискомфорт, но и очевидное несоответствие между зарубежными заимствованиями и русской средой. Травка для английского газона не желала расти в России: ей требовались иная почва и иной климат. Выращенные с трудом газоны зарастали одуванчиками. Солдаты обмораживались в мундирах, сшитых для климата Пруссии, а в зданиях, сооруженных по образцу итальянских дворцов, было холодно большую часть года. Правила же, безупречно выполнявшиеся в Западной Европе людьми, которые поколениями приучались к неукоснительному соблюдению феодальных законов негородского порядка, не приживались среди русских крестьян, привыкших к своему деревенскому «ладу» и полагавшихся на свою «смекалку», а не на писанные инструкции. «Табели о рангах», введенные Петром I, протокольные предписания, многочисленные службы контроля за деятельностью людей навязывали России образ жизни, рожденный в иных условиях и несвойственный укладу страны. Импортированная цивилизация имела мало общего с природой страны, характером его народа, русской цивилизацией.

Иностранное мировосприятие не «состыковалось» с русским. А. Герцен писал о том огромном ущербе, который нанесло России механическое внедрение немецкой философии в русское мышление. Он отмечал: «Немецкая наука, и это ее главный недостаток, приучилась к искусственному, тяжелому, схоластическому языку своему именно потому, что она жила в академиях, то есть в монастырях идеализма… Механическая слепка немецкого церковно-ученого диалекта была тем непростительнее, что главный характер нашего языка состоит в чрезвычайной легкости, с которой все выражается в нем — отвлеченные мысли, внутренние лирические чувствования, «жизни мышья беготня», крик негодования, искрящаяся шалость и потрясающая страсть… Молодые философы наши испортили себе не одни фразы, но и пониманье; отношение к жизни, к действительности сделалось школьное, книжное…» Па аналогичным причинам Иван Карамазов высмеивал книжную логику западной философии, по которой «все одно из другого выходит прямо и просто, все течет и уравновешивается», называя это «эвклидовской дичью».

«Нестыковка» западной и российской цивилизаций была связана не просто с обычными трудностями межкультурных контактов. По мере развития России эти трудности не ослабевал^, а усиливались. Искренне восхищаясь лучшими произведениями западной культуры, русские люди тяготились рамками западного образа мысли и образа жизни. Русское мышление не могло удовлетворить ни «эвклидово» плоскостное мировосприятие морских цивилизаций, ни абстрактный поиск «запредельных далей», в котором Шпенглер видел высшее проявление готического духа.

Победа России над Наполеоном способствовала духовному раскрепощению страны, выходу из-под господства западного влияния. Н. Г. Чернышевский писал: «Не русские журналы пробудили к новой жизни русскую нацию, ее пробудили славные опасности 1812 года». Эта победа развеяла миф о превосходстве Запада и необходимости России во всем следовать примеру цивилизации, которая принесла нашей стране разорение и смерть. Огромные интеллектуальные и духовные резервы страны высвобождались по мере осознания страной своего особого пути развития. Избавляясь от поверхностной имитации западной культуры и господства чужих образцов, Россия создавала новые способы восприятия мира. В XIX веке российская культура переживала подъем, схожий с тем, что происходил в культуре Западной Европы в период Возрождения. Однако в отличие от западного русское Возрождение не обращалось к погибшей культуре античности. Писатели и художники, композиторы и ученые обращались к народной традиции и непосредственно к русской природе.

Героями многих произведений культуры стали люди из народа, а объектом изображения — русская природа. Искусствовед, восторгаясь картиной Ивана Шишкина «Сосновый бор», писал: «Да это родные сосны, а не итальянские пинии, когда-то бывшие в моде. Кому не знаком и этот ручеек, выбегающий из глубины леса, с проглядывающими сквозь прозрачные струи маленькими камешками. Кому не знакомы и эти спиленные, вывернутые с корнями бурею сосны!»

Русские поэты и писатели, художники и композиторы нередко изображали родную землю сказочным краем, и их восторженные изображения русской природы и русской жизни создавали могучее поле притяжения. Русский земной рай был непохож на ветхозаветные представления, сложившиеся в землях Востока. Для его изображения художники слова, кисти и мелодии не избирали удаленную точку обзора, как их собратья по искусству из западных стран.