Елена Проклова - В роли себя самой

- МХАТ, его школа, где учились...

- Эта студия, которая дала миру...

- Эта блестящая школа, которая при лучшем театре...

- В ней наши педагоги, которые...

Многоточия проставлены не произвольно. Это не обозначения пропущенного, не пробел в памяти. Это пример устной речи любого выпускника МХАТа, говорящего о своей школе-студии. Многоточия - способ передать то, что уходит в междометие, в мимику, в жест. Но не в слова. Слов нет. Все настолько высоко, что попросту нереально.

- МХАТ - о, махатма! Ах! М-ммм!

Не только выпускники-студийцы, так мы все говорим о Московском художественном академическом театре.

А надо говорить правду. Всего лишь. В ней нет ничего от срывания масок и каких-то там разоблачений. Просто не надо, не надо, не надо, чтоб непременно каждый выпускник вписывался в уже готовый рассказ о МХАТе. Рассказ должен, как ему положено по определению, состоять из слов, слова из букв. И далее - очень простой, очень естественный процесс: каждое слово собирается из своего набора букв, а из слов в свою очередь собирается рассказ - каждый раз другой, свой, абсолютно неповторимый.

И чтобы не было так: вот актер, он работает, играет. А о нем говорят:

- Не-ет, это же вахтанговская школа! Это нам не надо.

Вахтанговская? Сравнимая с мхатовской по категории "лучше-хуже"? Нет, хоть убейте - ничего не понимаю, до сих пор не могу понять.

Зачем насильно работать с актером? Зачем этого насилия так много на каждом шагу? Вспомнить хотя бы распределение ролей. Ставят пьесу, дают роль - от нее нельзя отказаться. Сейчас многие театры ушли от этого, больше в них роли не распределяют так, как по партийной линии - общественную нагрузку. Но сколько раз это проделывалось раньше!

Я всю жизнь страдала от распределения во МХАТе. Давно окончила студию, была одной из ведущих актрис театра, переиграла огромную часть его репертуара, и ничего не могла поделать, когда заставляли брать роль. И теперь я могу перечислить всего три-четыре роли, которые я играла с удовольствием. Все остальное было постоянным насилием. Как я рыдала, вынуждаемая играть то, что мне не нравилось абсолютно... Как бунтовала: я себя уважаю и люблю как актрису, и я не буду играть это, унижая свою профессию... Какие выдумывала предлоги, чтобы хотя бы сегодня, один вечер, не играть то, что играть было противно...

Но снова и снова все повторялось: режиссер, список действующих лиц и исполнителей:

- "Кремлевские куранты", Маша - Елена Проклова.

И бесполезно было убеждать, доказывать, спорить. Хотя как не спорить, когда знаешь, что кругом права.

- Тридцать, ну двадцать лет назад "Кремлевские куранты", может быть, и шли... Но сегодня - стыдно! Сам текст говорить - стыдно! Это вообще безобразие: оформление сцены, костюмы - все.

- Но у нас нет другого революционного спектакля. А в репертуаре театра он должен быть. Должен!

В репертуаре должен быть революционный спектакль... Это главное. А я, актриса, я служу в театре и обязана играть в спектакле, который должен быть.

Ну ладно, пусть время диктовало нам свою идеологию и понятия о работе-долге, даже если речь шла о творчестве. Но ведь можно было найти выход:

- Я все понимаю. Должен быть революционный спектакль, пусть. Но вы возьмите школьницу, студийку с четвертого курса и дайте ей эту роль. Девочка будет счастлива, и репертуар не пострадает ни в коем случае. На "Кремлевские куранты" ни артист, ни зритель не идет добровольно, туда водят школьников по коллективным заявкам: ребята тоже должны, только уже не играть, а смотреть. Учитель поставит галочку, все везде, как и задумано, поставят свои галочки. Но поймите, что меня разрушает дежурный выход на сцену, он разрушает меня как личность, как актрису...

- Елена Игоревна, не надо... Вы должны играть.

Десять лет уже прошло, а как хорошо я это помню! И помню еще, как из дирекции МХАТа была направлена огромная петиция в Союз кинематографистов, чтобы не посылали Е. И. Проклову так часто за границу: это мешает работе театра!

И в голову никому не пришло, что не за счет театра, не за чей-то личный, упаси Господи, счет, но все-таки своя "родная" актриса, к тому же ведущая, может посмотреть мир, походить по музеям, пообщаться с лучшими мировыми артистами, побывать везде и полнее состояться как личность - для работы в театре же, в конце-то концов!

Но для отправителей важнее было другое: сами-то мы дома сидим, так с какой стати она там всюду ездит!

Хорошо, что были друзья в Госкино, которые не дали этой петиции совсем уж все испортить.

Наверное, теперь можно со стороны хотя бы отчасти понять, почему я не могу быть только благодарна МХАТу. Он мой любимый и дорогой театр, который мне нельзя не любить, как нельзя не любить папу с мамой. Но как мне ни жалко теперь, что я оттуда ушла, я счастлива, что я оттуда ушла. Вот так. И родителей ведь, бывает, любят, но жить могут с ними только врозь. Большего подавления личности, какое бывало во МХАТе (и осталось!), я не видела никогда и нигде. Сила давления была огромна: как, скажем, в бетон попадает вода и зимой замерзает, то даже бетон трескается - такая сила давит на него изнутри. То же самое делалось с людьми. Людей разрывают изнутри, находя к каждому свой незаметный подход - так же как вода просачивается. Надо быть Железным Феликсом, чтобы тебя не разорвало.

Я постоянно прожила в этом театре двадцать лет. Двадцать лет - такой у меня стаж театральной работы. И ковки характера... Ненужной мне ковки, закалки. Ни одному актеру не нужной. Такие черты вырабатываются, которые актеру вовсе ни к чему. Испытание на прочность, чтобы актер был жесток и холоден к себе, чтобы он тогда показал настоящий класс? Нет, ни в коем случае! Гвозди бы делать из этих людей? Сохрани Бог: что он может - такой артист-гвоздь, стальной, железный, что он может?

Разве трудно понять, что любая человеческая жизнь, даже очень везучая и легкая, все равно имеет столь жесткую оболочку и заставляет обороняться, и для выработки характера этого хватит. А сердце зачем заковывать? Зачем его с утра - под молот, и до вечера - ковать, придавая квадратную форму, обязательно квадратную?

А ведь этот процесс начинается еще в школе-студии. "Киношница" к моменту поступления дважды имела призы за лучшую женскую роль года, успела побывать на фестивалях за границей, о "киношнице" успели написать едва ли не все газеты мира, но...

- Не нужна нам такая! Нет, такая не нужна!

Еще не слыша такую - уже она не нужна. Вот что хуже всего. Когда не дают чего-то, это обидно, это плохо: ведь очень вредно не ездить на бал, особенно, если ты этого заслуживаешь. Когда не принимают то, что ты хочешь отдать - это еще хуже: пытаешься поделиться сокровенным, а твою руку отталкивают. А когда вдруг почувствуешь, что то, что ты хочешь отдать, может быть не принято не глядя, то это как? Мне трудно назвать.