Елена Проклова - В роли себя самой

Я поплакалась, раз затронули больную тему. А Николай Трофимович был просто поражен (хотя я не совсем еще понимала, чем собственно: для всех, по-моему, жилье было острой проблемой). Он забросал меня вопросами: сколько человек прописано в квартире на улице Ермоловой? Могу ли я как-то извернуться с деньгами?

Я отвечала:

- Прописаны мои родители, дедушка с бабушкой, брат, я, моя дочка... С деньгами сейчас все более-менее: снялась сразу в нескольких фильмах, плюс еще премия от комсомола. Ну и призайму, как всегда...

- Ну так что же ты? Что молчишь-то столько времени?

А он ведь до того, как стать директором киностудии, работал в Моссовете. Все знал, всех знал, его все знали. И теперь Николай Трофимович не умолкал, сидя рядом со мной в самолете:

- Ты что думаешь, другие-то как квартиры получают? А ведь ты такая актриса, тебя тоже все знают. Ты и сама бы если пришла, тебе не отказали бы... Ну а уж теперь - тем более. Поможем, поможем, все что надо сделаем. Ты прямо завтра и приходи, к девяти часам.

Была такая практика: до начала рабочего дня в Моссовете, до девяти часов утра, всегда оставляли запас - минут пятнадцать, для своих людей. В это время мне и следовало принести заявление.

Настало завтра. Я пришла с заявлением и полной уверенностью, что ничего у меня из всей этой затеи не выйдет. Николай Трофимович меня встретил и повел в какой-то кабинет, где кто-то сидел:

- Здравствуйте, Иван Иванович! (Или Петр Петрович, я не помню, если честно, да если бы и помнила - вряд ли в этом случае есть разница).

- Здравствуйте, проходите! Я вас жду. Узнал, конечно, узнал... Елена... Да вы же моя любимая актриса! И что у вас?

- Вот... Заявление, на квартиру...

Иван Иванович (Петр Петрович) его взял, прочел:

- Да, да. Конечно, тут тянуть нечего.

Николай Трофимович еще поддержал меня:

- Обязательно нужно найти вариант в пределах Садового кольца. У Елены Игоревны очень много работы, и театр, и съемки. Обязательно в пределах Садового.

Иван-Петр Петроиванович не возражал:

- Вы конкретно, пожалуйста, говорите, что вы хотите?

Слыша это, я верила своим ушам и не верила.

- Ой, я не знаю... А что можно?

- Ну, в пределах закона возможно все.

Эту его фразу я очень хорошо помню, с мимикой и интонацией.

- Да мне бы вот с дочкой...

- А-а, с дочкой. Значит, двухкомнатную.

Тут я совсем почти онемела и остолбенела от счастья. Наперед-то я думала-гадала, что мне предложат комнату, от силы уж - однокомнатную квартиру. А Петр-Иван уже писал красными чернилами на полях моей бумаженции. И эту его надпись я тоже отчетливо помню, сейчас прямо так и вижу :

"Срочно разобраться, об исполнении доложить".- Написав, он сказал:

- Идите в комнату номер...

Я улетела в ту комнату. Там мне - чуть ли не как генералу, "под козырек":

- Сейчас, сию минуту. Давайте, что там у вас...

Я подала заявление с красной резолюцией. Мне стали предлагать варианты: Теплый Стан, Бирюлево...

- Нет, нет. Вы поймите, это действительно для меня нереально.

- А больше нечего предложить.

- Спасибо. Тогда мне ничего не нужно.- Я встала, собралась уходить.

- Да сядьте вы! Что значит - не нужно? Вот, у меня написано: срочно разобраться и об исполнении доложить. Давайте еще посмотрим.

Круг начал сужаться: что-то прорезалось в районе Сокола, еще где-то что-то, на том же удалении от центра. Я мотала головой:

- И это не подходит, не успеваю. Спасибо, не нужно. Только в районе Садового кольца.

- Ну нету, нету!

- Тогда ничего не надо.

- Да сядьте вы! У меня написано: срочно и доложить! Ну, вот: две квартиры - на улице Горького и в районе Тишинки, на улице Красина.

- Вот, вот эту хочу! На Горького не надо, а давайте остановимся на Красина!

- Здесь еще ждать два месяца, а на Горького все готово.

- Нет, я подожду!

- Странная вы женщина, вам лучшее предлагают.

- Ничего, ничего.

- Но это уж вас точно устроит?

- Да, точно!

- Уф, слава Богу. Свободен...

И пошел докладывать.

Вот так мой нерешаемый вопрос решился меньше, чем за сутки. Через четыре дня я была на собрании кооператива, который достраивался, где вытащила жребий - номер квартиры. Через месяц я въехала, и счастливей меня не было на свете человека.

Да, это было счастье, кто из советских людей его не поймет? Хотя "обстановка" моей квартиры в течение двух примерно лет состояла только из штор и... шкур. На съемках в Узбекистане мне надарили ворох белых, классно выделанных овчин, они и стали постелью, коврами, креслами, стульями. В доме царило сплошное шкурничество. Потому что после премии денег мне снова хватало только на то, чтобы поесть и одеться...

На полу лежали люди и шкуры.

Пели песни, пили вина, и тут

Затрубили во дворе трубадуры,

Хвать стрелка и к королю волокут.

Без "хвать" не обошлось - конечно и увы. Не так, как в песне Володи, но ведь у судьбы неисчерпаемый запас неожиданностей.

Пока я обреталась то тут, то там без собственного пристанища, дочка моя Ариша почти постоянно жила на улице Ермоловой, у бабушки с дедушкой. Другого варианта не было и быть не могло. Все мы друг друга любили, обожали, но в общении, в заботе о ребенке мне приходилось ограничиваться нечастыми и непродолжительными налетами и наездами. Благодаря квартире и другим обстоятельствам моя жизнь как-то стабилизировалась к дочкиным 10-11 годам. Я вышла замуж второй раз, за Александра Дерябина. Теперь не надо было уже так надрываться, берясь за любую работу подряд. "Центр тяжести" в моей жизни во многом сместился на проблемы дома и семьи. Мечта забрать дочку, заботиться о ней, воспитывать как полагается, готова была сбыться.

А дочка сказала мне:

- Я не хочу уходить от бабушки с дедушкой. Я тебя очень-очень люблю. Но останусь жить здесь.

К этому я была абсолютно не готова. А мои родители поддержали внучку. Вот так все получилось. Ариша осталась у моих родителей.

Кто был прав, кто не прав? И в чем? Все были правы. Потому что поступали по принципу "не могу иначе". Я не могла не работать так бешено отнюдь не ради одних только собственных успехов, но и для того, чтобы наконец-то удобно обустроить быт, обеспечить жизнь своего ребенка. Не могла не оставлять ее надолго с родителями - этот вариант был таким естественным и таким благополучным для всех.

А ребенок мой на протяжении своих лет, таких еще зависимых от присутствия тех, кто рядом, не мог не сориентироваться именно на тех, кто был рядом каждый день. Да если бы и реже: разве мои родители не способны вызвать у родного (нет, даже у любого!) человека самую искреннюю любовь к себе? И этой любовью уже нельзя было манипулировать, ограничивать ее во времени и пространстве.

Понять моих родителей еще легче. Им было из чего выбирать. Или целиком и полностью, сегодня и каждый день, есть при них родной ненаглядный человечек, любящий, любимый, нуждающийся в их заботе - а значит, их жизнь полна, разнообразна, не проваливается в пропасть одного лишь неотвратимого старения. Или человечек этот уходит и "уносит с собою небо", возвращаясь только время от времени, от случая к случаю. Разница в таком выборе видна невооруженным глазом.