Александр Гильфердинг - История балтийских славян

Замечательна попытка известного мекленбургского археолога Лиша воссоздать с помощью древних могил исторические эпохи Прибалтийского края. На основании сличения многочисленных языческих могил Мекленбургии и соседних земель, он распределяет их на три эпохи:

1) Могилы древнейших времен, высокие полукруглые курганы, обставленные большими гранитными камнями, с гробом из каменных плит (4-й и 5-й вид в описании фон Гагенова), или простые каменные гробы, над которыми положены камни (1, 2 и 3-й вид); в могиле и грубой работы урны, редко несожженные остовы, и разного рода оружие (острия копий и ножи), выделанное из кремня, иногда железные молоты и др. вещи;

2) могилы, называемые Лишем германскими, конусообразные, крытые дерном, курганы, насыпанные из земли, часто вовсе без камней (6-й и 7-й вид), заключающие в себе урны, более усовершенствованные, но все еще чрезвычайно простой работы, а нередко и остовы, иногда так, что в одном кургане погребены остов и несколько урн с остатками сожженного трупа; в этих курганах находят разного рода оружие, все из меди, тяжелые, литые из меди острия копий и коротенькие, массивные, также литые, мечи, много золотых вещей, но ни серебряных, ни железных; наконец, 3) могилы, принимаемые Лишем за славянские, т. е. "склады урн", описанные фон Гагеновым (8-й вид), урны более тонкой и изящной работы, широкие к верху, на узенькой подставке, с угловатыми узорами, начертанными в глине; оружие, находимое в этих могилах, железное (длинные мечи, копья, стрелы, щиты, секиры и т. д.); мало медных, много серебряных вещей, золотых вовсе не бывает; иногда вещицы с латинскими надписями и фигурами, принадлежащими, по характеру, к XII и XIII веку. Это деление, верность которого несомненна, Лиш старается обратить в пользу любимой мысли своей и всех почти немецких ученых, что первоначальное население Балтийского поморья было германское, и что славяне были пришельцы в нем, вытеснившие в V в. германцев и которых поэтому германцы имели, в свою очередь, право вытеснять и истреблять в ХII и ХIII вв. Могилы первой, доисторической, можно сказать, эпохи, с оружием, тесанным из кремня, Лиш не отваживается приписать прямо германцам и называет их "германскими или догерманскими", оговариваясь, однако, так, чтобы нельзя было принять это "догерманское" племя за славян, зато могилы второго рода, с медными и золотыми вещами, он исключительно присваивает германцам, "кладбища урн" с серебром и железом — славянам, "а так как Германские могилы носят характер древнейший, кладбища же Славянские по всем признакам новее, говорит Лиш, то коренные жители Балтийской страны были Германцы, а Славяне пришли, сюда позднее": таков его вывод. Сам Лиш показывает, что описанные им могилы первого рода встречаются не только в Балтийских землях, в Германии и Скандинавии, но и в Нидерландах, в северной Франции, в Британии: стало быть, они очевидно обозначают не отдельное какое-нибудь племя, а особую эпоху в истории человеческого образования, свойственную одинаково разным племенам; через нее славяне могли, или, лучше сказать, должны были пройти точно так же, как кельты и германцы. Подобным образом Лиш принужден сознаться, что могилы, называемые им германскими, распространены, кроме германских земель, и в целой Франции до Пиренеев и в Британии до Шотландских гор; поэтому, если бы их присутствие на Балтийском поморье непременно свидетельствовало, как думает Лиш, что первоначальное население этого края было германское, то не следовало ли бы признать и всю Галлию и Британию искони населенной германцами? В обоих случаях вывод был бы одинаково верен. Нет, так называемые "германские могилы" или принадлежат не одному племени, а нескольким племенам в известную эпоху развития, или занесены были во все стороны завоевательными дружинами германскими и скандинавскими, на запад в Галлию и Британию, на восток по Балтийскому поморью до Вислы. Мы не беремся решить вопрос, который требует специального археологического изучения, но нам кажется наиболее вероятным, что на Балтийском поморье конусообразные курганы принадлежат действительно к эпохе германского владычества и покрывают останки знатных воителей-дружинников: зарытое в них медное оружие, в самом деле, вполне соответствует характеру оружия древних германцев, как его описывает Тацит. Очевидно, что только в честь людей знатных и богатых, вождей или знаменитых бойцов насыпались курганы, зарывалось оружие; находимые на Поморье могилы и урны не представляют сотой и тысячной доли народонаселения, которое там прожило в течение десятков поколений. Покоренные германцами славяне едва ли имели возможность воздвигать своим покойникам памятники, как властители их, дружинники; а если воздвигали их, то почему же они не могли насыпать такие же курганы, как германцы, или почему не должны были уметь устраивать кладбища урн прежде пятого века так же хорошо, как в последующее время? Железо употреблялось на Балтийском поморье с времен незапамятных (как доказывают железные вещи в курганах доисторической эпохи), а серебро, конечно, проникало туда посредством торговли гораздо прежде пятого века. Германцы, как известно, не жгли, а хоронили покойников, а иногда в так называемом "германском" кургане находят не сожженный остов, окруженный урнами с пеплом: не памятник ли это какого-нибудь знатного дружинника-германца и его славянских спутников или подданных, павших с ним, быть может, в бою? Во всяком случае, исторический факт, что первоначальное население Балтийского поморья было славянское, и что это население долго находилось под властью германцев, не только не опровергается свидетельством древних могил, но, напротив, им вполне подкрепляется. Замечательно еще то, как германец и славянин, предавая земле останки умерших братий, выказывал и в этом свой народный характер: отдельно или с небольшой группой стоящий, высоко поднятый над поверхностью земли курган не соответствует ли чувству личности и аристократизму германского племени? Между тем, славянин переносит с собой, можно сказать, и в землю свое общинное устройство: его пепел и кости почивают на кладбище в кругу сотен других урн, и никакая насыпь, никакая наружная примета не обозначает ни общего кладбища, ни чьей бы то ни было урны. Так во всех частностях отпечатывается общее направление народа, общий его характер.

Какого именно из богов балтийских славян Видукинд хотел означить именем Сатурна, угадать невозможно, по неопределенности средневековых понятий о римских и греческих богах. Если бы Видукинд действительно имел в виду собственное значение Сатурна, как сына Урана или неба, как могущественного бога, благодетеля людей, то, конечно, можно было бы сказать, что тут дело идет о Святовите; но как положиться на это? Саксонский монах мог поставить слово Сатурн просто случайно, как первое, пришедшее ему на память из имен классической мифологии, или же иметь об этом боге совсем другое понятие. Некоторые писатели, основываясь на одной глоссе Mater Verborum, навязывают славянской мифологии особого бога, соответственного Сатурну, Сытиврата. Но мы видели, как ненадежны показания Mater Verborum; о Сытиврате, кроме этой глоссы, нет и помина, да и самое имя звучит как-то странно: по-видимому, оно сложено из двух понятных славянских слов, а смысла никакого не представляет. Сытиврат так же мало принадлежит славянской мифологии, как Страчец, Хлипа, Порвата и проч.