М. Бойцов - Со шпагой и факелом. Дворцовые перевороты в России 1725-1825

Если вначале правило, введенное в 1722 году, вызывало, по меньшей мере, непонимание в России, то к концу столетия оно стало настолько привычным, что отменить его было уже совсем нелегко. Общество свыклось с практикой произвольного назначения наследника, а значит, не дошло до понимания необходимости укрепить монархию введением строгих правил передачи власти. К тому времени империя испытала уже несколько дворцовых переворотов, и очевидно, что в массовом сознании отнюдь не возникло отвращения к подобному способу разрешения династических споров. Скорее, наоборот: люди привыкли к смутам при передаче престола и не видели в них ничего особенно устрашающего. Если верить французскому послу при русском дворе Сегюру, будущий император Павел I однажды спросил у него: «Объясните мне наконец, отчего это в других европейских монархиях государи спокойно вступают на престол один за другим, а у нас иначе?» Сегюр сослался на закон 1722 года как на главную причину этого «иначе». «Это так, – ответил французу великий князь, – но таков обычай страны, который переменить небезопасно». Итак, то, что было неслыханным и раздражающим новшеством в 1722 году, к 1789 году превратилось в норму. Тем не менее в день своей коронации 5 апреля 1797 года Павел I издал закон о престолонаследии, порывавший с традицией Петра I и способствовавший упрочению династии. Впрочем, самого Павла не защитили никакие правовые акты.

Петр I серьезно осложнил судьбу своих преемников на российском престоле еще и тем, что тесно связал свою фамилию с рядом княжеских родов Германии. Матримониальные связи служили для императора средством достижения вполне определенных политических целей – прежде всего для закрепления России в системе европейских международных отношений, а также усиления ее значения в Балтийском регионе. Однако новые родственники Романовых получали возможность серьезно влиять на расстановку сил при русском дворе и выдвигать собственные кандидатуры на российский престол. Завязывался новый узел противоречий: с одной стороны, петровские реформы и военные победы усиливали национальное сознание русских, с другой – политика царя позволяла иностранцам не только толпиться вокруг трона российского, но даже посягать на него. «Царь-немец» – совершенно новое явление в отечественной истории, рожденное именно в XVIII веке благодаря политике Петра I. Почва для конфликта налицо – неудивительно, что национальные лозунги выдвигались при свержении Петра III, а ранее – при аресте регентов – Бирона и Анны Леопольдовны с ее мужем. В манифесте, заготовленном Мировичем, тоже специально подчеркивалось иностранное происхождение Екатерины. Правда, в качестве альтернативы «немке» предлагался Иоанн Антонович, которого, вообще-то говоря, трудно назвать русским, но этого Мирович принимать во внимание не стал…

Появление «царя-немца» было вполне закономерным, всецело в логике петровских преобразований. Общественное сознание даже предвосхитило реальное возникновение правителей-иностранцев на политическом горизонте России – ведь о самом Петре ходили упорные слухи, что настоящего сына царя Алексея Михайловича подменили на немца то ли в Кукуе, то ли за границей. Вот он и гонит все «расейское» и привечает иноземцев. Придав столь большое значение укоренению в русском обществе европейского образа жизни, Петр создал пропасть между монархом и подданными. Придворная среда стала отличаться от всей остальной страны платьем, нравами, речью. Чужеземные заимствования, к тому же внедряемые со свойственной Петру резкостью и агрессивностью, естественно, вызывали непонимание, отчуждение, протест у широких слоев россиян. Петр противопоставил друг другу две культуры – традиционную русскую и западноевропейскую, причем они довольно четко разделились по разным уровням общественной иерархии. Государственная власть в России в лице монарха, высших чиновников, двора, гвардии, губернаторов предстала перед изумленными соотечественниками в непривычном и подозрительно «люторском» обличье. Понадобились десятилетия, чтобы европейская культура шире распространилась в русском обществе и космополитический облик высших сословий перестал вызывать неприязнь. Но сразу после смерти Петра о подобном «примирении» не могло быть и речи. Европеизированный (по крайней мере, по виду) двор противостоял всей остальной империи, и ожидать от массы российских подданных умиленно-сыновнего, патриархального преклонения перед «царем-батюшкой» в это время вряд ли стоило.

Петр нарушил связь между монархом и массой его подданных и фактически изолировал себя и своих преемников в воздвигнутом им призрачном Петербурге. И это имело самые серьезные последствия для судеб власть предержащих в России. Государь оказывался в зависимости от своего ближайшего окружения, от нескольких сотен человек: придворных, сенаторов и гвардейцев. Остальная страна на протяжении всего века оставалась совершенно равнодушной к тому, какие «перемены» вдруг случались по воле кучки офицеров или аристократов в столице. Разве что всплывали иногда через много лет имена «исчезнувших» государей в народных мечтах о «добром царе», и тогда начинали смущать души православных своими россказнями всевозможные самозванцы.

Петр заставил служить дворян – именно при нем сложилось в особое сословие российское «шляхетство» и принесло к подножью трона свои требования. Однако почтительность к власти отнюдь не была самой характерной чертой рвавшихся к должностям, доходам и землям дворян, почувствовавших свою значимость в делах Российского государства на гражданской и военной службе. Дворянство в России становилось самым политически активным сословием, в котором легко рождались как верноподданнические, так и крамольные идеи. «Шляхетству» прежде всего обязана Анна Иоанновна возвращением себе самодержавной власти, чуть было не отнятой у нее аристократическим Верховным Тайным Советом. Но и гибель Павла I стала закономерным итогом его конфликта с дворянством, посягательства императора на сословные привилегии этого слоя. Дворянство – главная опора трона, но ведь и главная угроза для российского монарха на протяжении ста лет исходила именно от дворянства. Слишком неоднородно в имущественном, социальном, образовательном плане было это сословие, слишком значительны в нем были слои, по разным причинам не удовлетворенные своим положением. Не случайно «золотой век» дворянства стал в то же время веком постоянных дворянских смут, приводивших к государственным переворотам. Павел I и особенно Николай I серьезно изменили облик монархии, расширили ее социальную базу, создав мощное чиновничество, ослабили значение дворянства как сословия, несущего на себе главные правительственные функции, – и дворцовые перевороты прекратились. Конфликты между властью и подданными стали принимать иные формы.