Роберт Коули (ред.) - А что, если бы

Одновременный рост налоговых поступлений и числа полноправных граждан повлек за собой стремление расширить сферу политического влияния полиса в хорошо знакомом грекам западном Средиземноморье: в Италии, на Сицилии, в южной Галлии и Северной Африке. Однако, предприняв в конце V века попытку вернуть контроль над Сицилией, афиняне столкнулись с серьезным противодействием. Находившийся в северной Африке (близ современного Туниса) богатый и могущественный финикийский город Карфаген, являвшийся по существу центром торговой империи, давно и прочно монополизировал морскую торговлю в западном Средиземноморье. Свои притязания он подкреплял внушительным военно-морским присутствием. Напряженность между афинскими и карфагенскими купцами в конечном итоге вылилась в открытое столкновение между двумя великими морскими державами. Разразилась долгая, разорительная война, в которой ни одной из сторон не удавалось добиться решающего преимущества. В обоих государствах имелось достаточно патриотически настроенных, заинтересованных в победе граждан, из которых вербовались моряки и солдаты, оба. располагали внушительными финансовыми средствами, а стало быть, возможностью пополнить свои силы за счет наемников. В морских операциях погибли десятки тысяч человек, причем внезапные средиземноморские шторма, заставая гребные суда вдалеке от гаваней, уносили больше жизней, чем вооруженные столкновения.

Театр боевых действий расширялся: постепенно в войну на той или другой стороне втягивались другие полисы, прежде всего располагавшиеся на Сицилии и в южной Италии. По мере того как Афины и Карфаген все больше истощали свои ресурсы в этой ожесточенной и бесполезной схватке, торговлю постепенно перехватывали в свои руки негреческие, финикийские и латинские, города. С расширением конфликта ширилась и сфера альтернативной торговли: новые, поступавшие из внутренней Азии, Египта и Европы товары оказывали влияние на вкусы, и со временем в архитектуре, словесности и декоративно-прикладном искусстве перестали доминировать эллинистические мотивы. А на большей части Запада греческая культура так по-настоящему и не привилась.

Взаимное ослабление Карфагена и западных греческих полисов способствовало возвышению Рима. Являвшийся в момент гибели Александра при Гранике политическим центром не более чем регионального значения, он расширил свое влияние путем создания центрально-итальянского оборонительного союза и, обретя достаточный военный и экономический вес, принял участие в конфликте, выступив якобы на стороне Карфагена. Результатом стало быстрое поглощение сначала материковой Италии, затем Сицилии, а там и самого Карфагена стремительно расширявшейся и превращавшейся в подлинную империю Римской Конфедерацией. Временный союз с Афинами и материковой Грецией оказался эфемерным: вскоре римляне нашли предлог для вторжения в Грецию, а ослабление Афин в ходе продолжавшегося на протяжении жизни двух поколений военного противостояния гарантировало им победу. Правда, упорство афинян, не желавших сдаваться даже после длительной осады, вывело римлян из себя. Когда в городской стене удалось проломить брешь, учинили страшную резню и сожгли город. Вместе с Афинами погибла великая греческая культура: от эллинской философии и науки, поэзии и драматургии сохранились лишь случайные, жалкие обрывки. Эллинскому миру уже не суждено было вернуть себе ни экономическое, ни культурное главенство: уцелевшие полисы находились под политическим контролем Рима, а римляне, в подавляющем своем большинстве, не испытывали к эллинскому культурному наследию ни малейшего почтения. «Греческие штудии» представляли собой не более чем периферийный раздел римской исторической науки, привлекавший исследователей, склонных к экзотике и мистицизму. Завоевав Грецию, римляне вышли к рубежам Персидского царства, однако продолжавшийся на протяжении жизни поколения конфликт между великими державами не привел к радикальному переделу мира. Хотя Риму удалось захватить Египет и тем самым окончательно утвердить свое господство с северной Африке, они поняли, что не располагают достаточными людскими ресурсами для того, чтобы одновременно держать под контролем обширные владения на западе и вести эффективную крупномасштабную войну на востоке [48] В Текущей Реальности Риму в известной степени удавалось совмещать эти действия; правда, если на западе с расширением границ державы проблем почти не возникало, то на востоке римляне столкнулись с мощным сопротивлением (от Карфагена до Парфянского царства). . Персы, со своей стороны, от активной экспансии на запад отказались уже давно, ибо их продвижение в центральную Азию само по себе являлось нелегкой задачей. Кроме того, в ходе затянувшихся дипломатических переговорах правящие элиты обеих стран обнаружили, что между римской и персидской аристократией немало общего. Обе культуры сходились в огромном уважении к традиции и к власти, обе были весьма патриархальны, ориентированы на долг и предков. Римлянам пришелся по вкусу культ Ахура-Мазды: дуалистическое восприятие мироздания как арены борьбы сил добра и зла вполне соответствовало их воззрениям, а потому для них не составило труда интегрировать Ахура-Мазду в эклектический пантеон, унаследованный от этрусков. Персы, со своей стороны, нашли, что принятие некоторых аспектов римской военной организации помогает упрочить влияние на восточные провинции. Смешанные браки между представителями персидской и римской знати стали обычным делом, что способствовало не просто сближению культур, но и постепенному стиранию различий между ними.

Итак, мы видим относительно стабильный, биполярный мир, в рамках которого при всем почти бесконечном многообразии верований и культур не было (к лучшему или к худшему, это другой вопрос) места гегемонии какой-либо «доминирующей» или «канонической» культуры. А стало быть, не могло возникнуть ни Ренессанса, ни Просвещения, ни «современности». Сама концепция «Западного Мира» как совокупность четко определяемых, хотя всегда оспариваемых и часто неверно трактуемых, культурных, политических и этических идеалов никогда бы не зародилась.

Возможные вспышки религиозного энтузиазма не имели шансов перерасти региональные рамки хотя бы потому, что латынь на западе и арамейский на востоке являлись лишь языками администрации, и ни одно наречие не стало универсальным средством межкультурного общения. Купцам неизбежно приходилось выучивать по несколько языков, но в большинстве своем люди обходились местными языками, жили по местным обычаям, чтили местные божества, пересказывали местные предания и мыслили местными категориями. Связь с одной из великих империй, подданными которой они являлись, ограничивалась уплатой податей да нерегулярной военной службой. Особенности различных культур могли представлять интерес для поддерживаемых государством ученых, ставивших своей целью собирание и систематизацию знаний о мире, но таких было немного, и оба правительства финансировали их исследования лишь постольку, поскольку результаты оных могли порой способствовать решению проблем сбора налогов и поддержания порядка.