Вячеслав Фомин - Голый конунг. Норманнизм как диагноз

У норманнистов есть еще один и, наверное, главный лингвистический довод, что слово «Русь» образовалось от финского наименования Швеции Ruotsi. Этим доводом, кстати сказать, очень любят оперировать наши археологи, что прямо говорит о недостаточности у них собственной аргументации. Но о научной несостоятельности этого «довода» свидетельствует обширный лингвистический материал, который мною впервые был собран в книге «Начальная история Руси» [130]. Я – историк, а не лингвист. Поэтому я лишь свел воедино все точки зрения, которые за несколько столетий высказывали и опровергали (в том числе и собственные) сами же норманнисты. С такой подборкой надо обязательно познакомиться каждому, кто занимается варяго-русским вопросом.

В финском названии Швеции Ruotsi основу имени «Русь» увидели еще родоначальники норманнской теории – шведские авторы XVII века. Параллельно с тем они заговорили о якобы существующей лингвистической связи между именем «Русь» и Рослагеном (частью береговой полосы шведской области Упланд напротив Финского залива, жители которой во время войны должны были поставлять корабли для морского ополчения). Так, Ю. Буре (ум. 1652) выводил финское слово ruotsolainen – «швед» – от древних названий Рослагена Rohden и Rodhzlagen, считая, что название Рослаген произошло от ro – «грести» и rodher – «гребец», а И.Л. Локцений (ум. 1677) переименовал гребцов и корабельщиков Рослагена в роксолан, т. е. русских [131].

В 1774 г. швед Ю. Тунман, вспомнив об идее своих предшественников, начал выводить из финского Ruotsi «русь», уверяя, что шведов восточные славяне стали именовать «русью» посредством финнов. Но при этом он констатировал, что шведы никогда не называли себя русами. В начале XIX в. А.Л. Шлецер в «Несторе» вдохнул новую жизнь в другой аргумент шведских донаучных авторов XVII столетия – в Рослаген, считая, что из этого названия образовались финское Ruotsi и славянская «Русь» и что из этого прибрежного округа вышли варяги-русь, давшие восточным славянам свое имя. Преподнося эту версию в качестве непреложной истины, Шлецер встал на путь отрицания черноморской руси, нападавшей на Византию задолго до призвания варягов и их прихода в Киев и своим историческим бытием уничтожающей норманнскую теорию [132].

В теории Шлецера сразу же усомнился его ученик Г. Эверс. В 1808 и 1814 г. он указал на очень позднее появление названия Рослаген (а оно стало прилагаться к прибрежной части Упланда Роден лишь к XVI в.), после чего сказал: «и потому ничего не может доставить для объяснения русского имени в 9 столетии». К этим словам он добавил, что «беспримерным и неестественным мне кажется, чтоб завоевывающий народ переменил собственное имя на другое, употребляющееся у соседа, и сообщил сие принятое имя основанному им государству» и что «мы видим только сходство звука, но самое величайшее сходство не предохраняет от заблуждения. В самых далеких между собою странах звуки по одному случаю часто бывают разительно сходны».

В 1820—1830-х гг. Г.А. Розенкампф, обращаясь к показаниям Снорри Стурлусона, у которого отсутствует название «Рослаген», и констатируя, что берега Упландии в старину именовались Seeland (поморская земля), отметил, что слова Ruotsi и «Рослаген» «не доказывают ни происхождения, ни отечества руссов», что Rodslagen (т. е. корабельный стан) производно от rodhsi – «гребцы», причем буква d в произношении слова Rodslagen «почти не слышна», а затем ее вовсе выпустили, так что оно стало звучать как Roslagen. Вместе с тем Розенкампф обратил внимание на тот факт, что в Упландском своде законов 1296 г. нет понятия Rodslagen, что термин rodhsi употребляется там в смысле профессии, а не в значении имени народа и что в том же значении он используется в Земском уложении середины XIV в. и в уложении 1733 года. А из этого следует, что в XVIII в. термин rodhsi употреблялся в Швеции в профессиональном значении, следовательно, он никогда не употреблялся в значении племенного имени. После чего ученый заключил: вооруженные упландские гребцы-«ротси» не могли сообщить «свое имя России», и что «еще удивительнее, что Шлецер мог так ошибиться и принимать название военного ремесла за имя народа » [133].

В 1837 г. Н.А. Иванов, констатируя, что «нынешний Рослаген не назывался так в древности», а именовался Роден, указал, что буква с входит в название Родлагена «только по грамматической форме германских языков для обозначения родительного падежа» и «что росс или русс не означает гребца по-шведски». То же самое говорили в 1842 и 1845 г. С.А. Бурачек и Н.В. Савельев-Ростиславич, подчеркивая, что Rod’s-lagen не мог сообщить своего имени Руси и что слово «Род’с-лаген» «значит не место сборищ руссов, а пристанище гребцов или корабельный стан» [134]. В 1844 г. норманнист А.А. Куник, осознав полнейшую бесперспективность увязывания имени «Русь» с Рослагеном, стал убеждать, неправомерно перенося решение чисто исторического вопроса в область лингвистики, что посредством финского названия Швеции Ruotsi имя «Русь» якобы восходит к шведскому слову rodsen – «гребцы» (от roder – «весло», «гребля»), которое прилагалось к жителям «общины гребцов» Рослагену, и что население этой части береговой полосы могло называться, как он предположил, Rodhsin (от Rôdhs), Rookarlar, Rudermänner [135].

В 1859 г. В.И. Ламанский, указывая, что славяне познакомились со шведами не через финнов, а непосредственно, подчеркнул, что нет названия народа, происшедшего «от его рода занятий или промысла», и что если бы шведы слыли у себя под именем гребцов, «то слово это непременно утратило бы свое прежнее значение и было бы заменено другим». Но в Швеции в XIII в. слово Rodsin – «гребцы» имело значение нарицательное, и «еще теперь по-шведски гребец – rodare». И весьма, разумеется, сомнительно, чтобы шведы в 839 г. перед императором Людовиком Благочестивым «на вопрос кто они? что за люди? и какого роду? стали бы отвечать Rodsin – гребцы» [136].

В 1860—1870-х гг. С.А. Гедеонов, правомерно говоря, что норманнизм основан на мнении о скандинавском начале имени «Русь», блестяще доказал «случайное сходство между финским Ruotsi, шведским Рослагеном и славянским русь». А свое отношение к «этимологическим случайностям и созвучиям», на которых возводят русскую историю, он выразил верной мыслью, что «лингвистический вопрос не может быть отделен от исторического; филолог от историка». Справедливо сказав, разве могли варяги, если их считать шведами, переменить свое настоящее имя «свеи» на финское прозвище Ruotsi, Гедеонов показал, что шведское русь не встречается как народное или племенное ни в шведских памятниках, ни в западноевропейских источниках, так много и так часто говорящих о шведах и о норманнах. При этом он отмечал, что норманнисты не могут объяснить ни перенесения на славяно-шведскую державу финского имени шведов, ни неведения летописца о тождестве имен «свеи» и «русь», ни почему славяне, понимающие шведов под именем руси, перестают называть шведов русью после призвания, ни почему свеоны Бертинских анналов отличают себя «тем названием, под которым они известны у чуди», ни почему принявшие от шведов русское имя финские племена зовут русских не русью, а вендами. По причине чего им следует отказаться от изобретенного «Rôdhs, да и то еще под несуществующею у норманнов грамматической формой» [137].