Виктор Смирнов - Государевы вольнодумцы. Загадка Русского Средневековья

Этим человеком и был Захария Скара Гуил-Гурсис, потомок венецианских евреев де Гвизольфи, которые под покровительством Генуэзской республики стали владетелями Таманского полуострова. (Кстати, «Скара» — слово итальянское, в переводе оно означает «жук».) Что касается внешней противоречивости сведений о Захарии, то все они снимаются, если признать, что он был караимом. Не менее естественно в те времена было определять людей по их вере, чем по крови. Как полуитальянца-получеркеса, Захарию звали «фрязином и «черкасином», а по вере — «евреянином» и «жидовином», то есть так, как именовали крымских и литовских караимов. Титул «таманский князь» он мог носить либо как наследный владетель Матреги и Копарио, либо в качестве главы туземных караимов, которого по древней традиции называли «нази», то есть князь. Эту точку зрения разделяют и еврейские историки, которые включили основателя ереси «жидовствующих» Захарию Скару в список самых знаменитых евреев Киевской Руси и Московии.

Итак, перед нами действительно крупная фигура, соединившая деловую хватку крупного негоцианта и традиционную караимскую ученость. Именно такой человек мог привлечь к себе столь настойчивое внимание великого князя Московского. Рискнем предположить, что дело тут не обошлось без Хози Кокоса, который выступал посредником Ивана III во всех крымских делах. Вероятно, Кокос сумел так живописать достоинства своего единоверца, что Иван Васильевич загорелся желанием заполучить себе такого незаурядного подданного.

Стремление Захарии Скары переехать в Москву тоже вполне объяснимо. Захватив Крым, турки стали вытеснять с полуострова всех «неверных», а Черное море объявили «девственным», то есть недоступным ни для каких судов, кроме турецких. И хотя караимы держались в Крыму дольше генуэзцев, для них тоже наступили тяжелые времена. Очевидно, что у Скары не сложились отношения с турками (в одном из писем русский посол в Крыму называет его «турьскому султану великим трубником»), что и заставило его искать новую родину. Как человек практического склада он вряд ли решился бы переехать в совсем незнакомую ему страну, далекую и почти недоступную для иностранцев. Следовательно, он уже имел опыт общения с русскими (а как мы помним, в 1470 году Захария Скара уже пытался обосноваться в Новгороде), и теперь он мог повторить попытку, но уже в Москве. Возможно, Скара знал, что его новгородские прозелиты заняли высокое положение при московском дворе, и надеялся с их помощью продолжить начатое предприятие, но впоследствии что-то заставило его отказаться от своих намерений. Вполне вероятно, что на решение таманского князя повлияла острая интрига, разыгравшаяся в Москве вокруг ереси «жидовствующих», узнав о которой он посчитал за лучшее не рисковать.

Но все это будет много позже, а пока вернемся в Крым, где русское посольство продолжает нести бремя «дружественного пленения». Здесь и состоялась знаменательная встреча Федора Курицына и Захарии Скары. Таманский князь уже вел переговоры о переезде в Московию и просто не мог упустить возможность через того же Кокоса познакомиться с главным русским дипломатом. В свою очередь жадный до знаний дьяк Курицын, изнывавший от вынужденного безделья, был, бесспорно, рад общению с таким незаурядным человеком как Захария Скара.

Можно только догадываться, о чем говорили Федор Курицын, Захария Скара, Хозя Кокос и Мартин Былица под шум черноморского прибоя. Круг их интересов был огромен: политика и философия, религия и науки, искусства и торговля, и, конечно же, каббала, к которой все они питали глубокий интерес. В лице московского дьяка Захария Скара наконец нашел человека, который мог вместить в себе мудрость каббалы и повести за собой других прозелитов.

…Крымское пленение русских дипломатов продолжалась более года. Только поздней осенью Менгли-Гирей с разрешения султана отпустил московитское посольство. В своем багаже Федор Курицын вез не только дипломатическую почту, но и целую библиотеку книг еврейских авторов по логике, астрономии, астрологии и другим наукам, переведенных с иврита на славянский язык. Это были «Слова логики» Маймонида, «Тайная тайных», уже известный нам «Шестокрыл» Эммануэля Бен Яакова Бонфиса, астрологическая книга «Лопаточник», «Книга Даниила» и апокрифическая книга Ханоха (Еноха), а также сборник еврейских праздничных молитв, так называемая «Псалтырь Федора Жидовина».

Федор Курицын возвращался на родину другим человеком. Уезжал он образованным русским, назад ехал настоящим европейцем. Его религиозные устои, сильно поколебленные во время пребывания при дворе венгерского короля, под влиянием крымских встреч окончательно рухнули.

Вернувшись после длительного отсутствия в Москву, Федор Курицын обнаружил здесь разительные перемены. Большое село с обветшавшим детинцем на глазах превращалось в настоящую столицу. В Кремле под руководством итальянских архитекторов Аристотеля Фиораванти, Марка и Антона Фрязиных шло бурное строительство. Уже красовался Успенский собор, спешно возводилась Грановитая палата для торжественных приемов и пиров. Новые башни и высокие, облицованные красным кирпичом стены придавали Кремлю грандиозный размах и величественную суровость.

Появились и новые территориальные приобретения. После вынужденного бегства Михаила Тверского вечный соперник Москвы — Тверь — превратилась в ее покорную вотчину. Прирастала Россия и на западе. Соблазненные московскими посулами, православные русские князья меняли литовское подданство на русское.

Перемены коснулись и дворцового обихода. На смену патриархальной простоте прежних московских князей пришли византийская пышность и сложный церемониал, которые должны были явить всему миру величие нового русского государства и его правителя.

Еще одна новость — появление «молодого двора» вокруг наследника престола Ивана Ивановича. Сам наследник светской жизнью интересовался мало, предпочитая ей охоту, а все придворные хлопоты он перепоручил жене Елене, прозванной на Руси Волошанкой. Красивая, образованная, свободная в обращении Елена никак не походила на московских теремных затворниц, не смевших поднять глаза при посторонних, а легкая и непринужденная обстановка «молодого двора» ничем не напоминала многочасовые московские пиры с их обжорством и тяжелым пьянством. Здесь можно было встретить и могущественного боярина, и чудаковатого ученого иностранца, и каждого гостя Елена одаривала ослепительной улыбкой и уместным словом. Заглядывал сюда и великий князь, который явно благоволил Елене, особенно после того, как она родила ему внука Дмитрия. Этот суровый и черствый человек был тоже не чужд человеческих слабостей и отдыхал душой в присутствии красавицы невестки.