Марк Алданов - Луначарский

Самый горячий воздушный поцелуй г. Луначарский послал себе в предисловии к «Магам», из которого я приведу отрывов: он, наверное, доставит удовольствие читателям.

«Драматическая фантазия «Маги» была написана при несколько исключительных условиях, быть может, представляющих некоторый интерес и с точки зрения теории творчества.

Написана она зимою 1919 года во время моего пребывания в Москве, переполненного самой горячей и самой утомительной работой.

Именно утомительность этой работы, ее напряженность и ее яркость в освещении великих и горьких переживаний нашей революции и побуждали меня искать какого-нибудь интенсивного отдыха. Этот отдых я нашел в поэтическом творчестве.

Дав совершенную свободу своей фантазии, я сел за «Магов», даже неясно представляя себе хотя бы основные контуры этой пьесы. Я просто хотел забыться и уйти в царство чистых образов и чистых идей.

Вся пьеса была написана по ночам после полных всяких событий» и трудов дней. И понадобилось только 11 ночей для того, чтобы вся она вылилась совершенно такою, какою теперь является читателю. Никаких дальнейших поправок в ней мне не предоставлялось нужным сделать.

Несмотря на то что в течение этого времени я спал от 3 до 5 часов в каждые сутки, по окончании работы я почувствовал себя необыкновенно отдохнувшим, словно я побывал на каком-нибудь целебном курорте.

Одним из оснований моего решения издать эту книжечку была надежда, что, может быть, чтение её доставит также кое-кому тень того сладкого и глубокого отдыха, который доставило мне ее сочинение.

Конечно, «Маги» связаны некоторыми тонкими нитями с переживаемыми нами событиями. Пьеса не является ни в какой мере ни отражением их, ни аллегорией. Искать чего-нибудь подобного, как делали некоторые из прослушавших ее, — просто нелепо. Но чуткий человек, быть может, поймет, почему эта гипотеза представляется особо утешительной и желанной во время грозных исторических событий и тяжелых, хотя вместе с тем торжественных и осиянных надеждой личных переживаний».

По-моему, г. Луначарский совершенно напрасно скромничает: «быть может, представляющих некоторый интерес с точки зрения теории творчества». Какое уж тут «быть может»! Не быть может, а наверное, и не для одних теоретиков искусства, а для всего человечества, и не просто идеи в масках, а именно «целебный курорт», «сладкий и глубокий отдых». Верно и то, что все творчество г. Луначарского связано тонкими нитями с «реальной общественностью». Для того чтобы можно было судить о тонкости этих нитей, я позволю себе вкратце коснуться содержания некоторых его творений — красота их формы достаточно ясна из сказанного выше.

В трагедии «Королевский брадобрей», написанной белыми стихами, выведены король Дагобер и его родная дочь, красавица принцесса Бланка. Король, натурально, желает изнасиловать свою дочь, — чего же другого можно было ждать от короля? Но так как Дагоберу, кроме того, хочется «плюнуть высшей власти в очи», то он требует, чтобы церковь благословила его намерение. Религия — опиум для народа, и церковь, в лице архиепископа, изъявляет согласие. Некоторые колебания возникают только у канцлера, который боится народного гнева в случае огласки дела. Канцлер советует королю «на coitus решившись, оный тайно и совершить». Дагобер, однако, ничуть не боится огласки, и, созвав всех магнатов, объявляет им о своем решении вступить в брак с дочерью. Черствые магнаты ничего против этого не имеют. Протестует один лишь мэр Этьен, честный выходец из народа. На протяжении двух страниц мэр Этьен в самых горячих и благородных виршах ругает магнатов за то, что они «девицу предали на поругание распутному, безумному отцу». Король приказывает отвести мэра Этьена на казнь. «Этьена уводят понурого и задумчивого». «Впечатление в общем тяжелое», — метко замечает от себя автор. Впрочем, черствые магнаты тотчас после увода мэра Этьена «шумно и радостно» восклицают: «Виват, виват король!» Дагобер вызывает к себе дочь (которая, кста ти сказать, любит хорошего человека, Евстафия заявляет ей, что намерен ее изнасиловать:

КОРОЛЬ.

Так так-то, дочка.

Я мог бы разломать тебя. Я мог бы

Взять плеть мою и бичевать тебя,

Как виноватую собаку! Только

Ведь свадьба наша будет вскоре: кожу,

Девичью кожу белую испортить

Пред свадьбой не хочу.

БЛАНКА ( падает ).

О! ужас! ужас!

Злодей-король стоит на своем. Кроме того, он, как обычно поступают в таких случаях короли, грозит зажарить на медленном огне Евстафия, так, чтобы Бланка могла «расширенными ноздрями нюхать обугленного мяса аромат...» При этой угрозе король хохочет не менее адски, чем граф Лео Дорнбах фон Турау. Бланка немедленно сходит с ума; разумеется, она также хохочет — и даже хохочет в три приема:

БЛАНКА.

Ты — Вельзевул ( хохочет ). А ты не думал,

глупый,

Что я тебя узнаю? — но назвала

Тебя я именем твоим. На, ешь

( разрывает платье на груди ),

Ешь тело, грудь кусай, грызи, пей кровь!

( хохочет ).

Нет, не добраться до души вовеки,

Душа у мамы, нету здесь души...

( хохочет и падает на скамью ).

Подлый Дагобер, однако, неумолим, и душа принцессы Бланки, наверное, и вправду отошла бы к её покойной маме, — но на счастье королевский брадобрей, некий Аристид, по разным сложным, преимущественно философским, соображениям, «быстрым движением бритвы перерезывает королю горло. Голова короля отваливается». Аристид «садится на его грудь, размахивая кровавой бритвой», высказывает намерение отрезать королю также нос и уши и говорит, что сделал бы то же самое, если б был брадобреем у Господа на небе. На этом тонком замечании тонкая трагедия, связанная тонкими нитями с реальной общественностью, кончается.

Было бы странно, если б автору этой пьесы не вверили в сов. России дела воспитания юношества. Не нужно, однако, думать, что «Королевский брадобрей» написан по «агитзаказу» для обличения королей и магнатов. Короли и магнаты в нем обличаются, так сказать, попутно, — в агитационных целях и не пишут длиннейших трагедий в стихах. Нет, главная прелесть драматических произведений г. Луначарского заключается именно в том, что они должны ставить перед избранными философские и эстетические проблемы предельного глубокомыслия: автор явно реформирует мировое искусство. Это с особенной силой сказывается в его чисто символических пьесах. Не буду излагать их подробно, — и так прошу читателей простить эти выписки. Скажу только, что в мистерии «Иван в раю44, в основу которой, по словам г. Луначарского, положена гипотеза трагического пантеизма, честный идейный борец Иван, поднявшись к престолу Бога, ведет философский спор с Иеговой и убеждает его отречься от власти в пользу человечества. Иегова, после 42 страниц философских диалогов, дьявольских монологов, ангельских и других хоров, «раздирающего звука труб44, «кукования птицы Гамаюн» и т.д., соглашается с Иваном и сходит с престола. Надо отметить, что Ивану помог убедить Иегову «хор богоборцев во главе с Каином и Прометеем44. И действительно, богоборцы говорили весьма убедительно. Вот как начинается богоборческая песня: