Марк Алданов - Луначарский

Иностранный гость, поставивший себе задачей чутко и любовно отметить «все, что есть здорового в большевистском строе», недавно назвал Луначарского утонченным тепличным растением, впитавшим в себя лучшие соки и западной, и советской культуры. Вежливый гость этот вскользь указывал, что политический авторитет народного комиссара по делам просвещения не может считаться у большевиков общепризнанным. «Но зато все видят в нем тончайшего знатока искусства и одного из первых драматургов нашего времени».

Политическая биография г. Луначарского действительно большого интереса не представляет. По-видимому, в последние годы утонченный большевистский эстет совсем отошел от активной политики. Выпустил он, правда, книгу под названием «Революционные силуэты». Книга эта вся состоит из комплиментов, отличающихся необыкновенной меткостью и психологическим углублением. Приведу, например, почти наудачу две строки из характеристики Троцкого: «О Троцком принято говорить, что он честолюбив. Это, конечно, совершенный вздор» (стр. 29). В этюде о Зиновьеве автор «Революционных силуэтов» не менее проницательно отметил черты стыдливой âme slave {1} 1 Славянская душа (фр.) , черты, родственные облику Пьера Безухова: «Сам по себе Зиновьев, — пишет г. Луначарский, — человек чрезвычайно гуманный и исключительно добрый, высоко интеллигентный, но он словно немножко стыдится таких свойств» (стр. 34). Самые же горячие комплименты автор естественно приберег для «чарующей, ни с чем другим несравнимой, подлинно социалистически высокой личности Владимира Ильича», его «аль-фреско колоссальной фигуре, в моральном аспекте решительно не имеющей себе равных». Все в Ленине нравилось г. Луначарскому: «Его гнев тоже необыкновенно мил. Несмотря на то, что от грозы его, действительно, в последнее время могли гибнуть десятки людей, а может быть, и сотни, он всегда господствует над своим негодованием, и оно имеет почти шутливую форму. Этот гром, «как бы резвяся и играя, грохочет в небе голубом» (стр. 13). Полагаю, что на этом изображении Ленина, который так необыкновенно мило, в почти шутливой форме, резвяся и играя, умел губить десятки и сотни людей, можно оставить политическую характеристику г. Луначарского. Да в ней собственно и надобности нет: ведь главная прелесть тепличного растения, как сказано, заключается в его драматическом творчестве.

В бытовой, революционной пьесе г. Луначарского «Канцлер и слесарь» одним из действующих лиц является граф Лео Дорнбах фон Турау, «блестящий кавалерийский офицер», о котором автор кратко сообщает: «В его лице и движениях есть какая-то гармония, превышающая ладность чисто военной выправки». Граф Лео страстно влюблен в графиню Лару. Они встречаются в военное время, на балу в доме канцлера Нордландии. На этом великосветском балу высшее нордландское общество предается веселью, не думая о войне, о страданиях бедняков и о надвигающейся (в последней картине пьесы) коммунистической революции. Все гости очень несимпатичны. Особенно несимпатичен граф Леопольд фон Гаторн, человек, исполненный аристократических предрассудков. Он так прямо о себе и говорит: «Я должен чувствовать голубую кровь... Манеры... Mалейшая вульгарность — очарование исчезло». На это другой гость канцлера, некий Кеппен, ехидно инсинуирует: «Ну, графиня Митси, твоя очаровательная супруга, хотя и аристократка, даже не с голубой, а с индиговой кровью, держится как сверхкокотка» Граф Леопольд, однако, парирует намек: «Ах, у тебя нет чутья, — говорит он Кеппену. — Когда женщина, понимаешь, умеет носить платье, парижские туалеты, то она может позволить себе хоть перекинуть шлейф через плечо... Это жанр, который, в единственном экземпляре, столь необходим большому свету столицы». И действительно, графиня Митси, за которой ухаживает «шикарный флигель-адъютант, гремящий саблей и шпорами», — очень шикарная женщина. «Боже мой, как мне хочется танцевать! — восклицает она на том же балу у канцлера. — Не наши надоевшие танцы, не танго даже, а безумие любви перед глазами смерти. Вот! Чтобы сидела смерть с пустыми глазами, а мне, обнаженной, объяснять бы ей без слов, что такое упоение страсти... Радефи, сыграйте какой-нибудь сверхдемонический вальс». Радефи играет сверхдемонический вальс. Митси танцует «страстный и несколько разнузданный танец». Великосветские гости канцлера в полном восторге. Один из них даже хватает графиню Митси в объятия и целует ее с криком: «Как она великолепна!» Сама графиня Митси тоже очень довольна: «Уверяю вас, — кокетливо говорит она гостям, — я никогда не испытывала столько сладострастия в другие моменты, как в моменты удачного танца». «О, это заметно, — отвечает граф Лео, — я бы сказал, что в вашем танце вы как-то изумительно приближаете к себе каждого, кто на вас смотрит». «До вакхической интимности», — вставляет один офицер. «До своеобразного обладания, — добавляет другой. — У вас есть один или два жеста, которые в этом отношении шедевр». Графиня Митси тотчас с полной готовностью показывает «один или два жеста». Все высшее общество аплодирует. Но как раз в эту минуту входит хозяин. «Извиняюсь, господа», — говорит высшему обществу канцлер. Оказывается, нордландская армия отступила, «оставив на поле битвы 30 тысяч нордландских юношей».

Это сообщение канцлера зловеще заканчивает сцену великосветского бала. Достаточно очевидно, как несимпатично вели себя в пору войны имущие классы Нордландии. Если на ком отдыхает душа, то разве на графе Лео Дорнбах фон Турау, на лице которого так гармонично отразилась ладность чисто военной выправки. Несмотря на свое аристократическое происхождение (по матери он из знаменитого рода князей Ванольи), граф Лео у г. Луначарского образ отнюдь не отрицательный. И автора, и нас привлекают в графе свойственные ему бурные страсти. Так, объясняясь в любви графине Ларе, он с мрачным хохотом говорит: «Ха-ха-ха! И вот помчаться в один из близких дней в карьер, в атаку, крикнуть всей грудью: Бог войны, в руки твои предаю дух мой! И вдруг — бац! Страшным ударом быть разбитым... Кануть в вечность... А красивый труп подберут. И будут править тризну... И в стольких женских сердцах останусь я жить молодым богом в таком сиянии, какого нельзя достигнуть при жизни ни в чьем сердце». «Конечно, смерть.— это ужасно интересно, — соглашается графиня Лара. — Я никому не советую жить. Мне 19 лет, но я уже не могу ждать неизведанного. Все слишком прозаично. Хочется другой земли и другого неба». Граф Лео oпять адски хохочет: «Ха-ха-ха! Дай мне поцеловать тебя, только поцеловать тебя, чтобы я сказал себе, что и тебя я целовал, и чтобы ты вспомнила мой поцелуй, когда я умру...» ( Обнимает и целует Лару .) «О! какой поцелуй! — стонет графиня Лара. — Так целовал севильский обольститель». «Это вкус смерти делает мой поцелуй таким пряным», — разъясняет граф Лео. «Пряный, пряный поцелуй, как далекий остров», — подтверждает графиня Лара. «Будто?!» -радостно восклицает граф, видимо пораженный (как и читатели) этим сравнением пряного поцелуя с далеким островом.