Бруно Глогер - Император, бог и дьявол: Фридрих II Гогенштауфен в истории и сказаниях

Но один из них полностью игнорировал приглашение, что повлекло за собой неприятные последствия не только для него, но и для всего немецкого королевства: король Генрих (VII), старший сын императора.

«Враги...», так называл поэт Вальтер немецких князей в начале 1220 года, когда убеждал их пустить молодого короля Фридриха на коронацию, а затем в Иерусалим во главе войска крестоносцев. «Возможно, он никогда более вам не помешает...»

Таким же образом, в обмен на драгоценные привилегии церковникам, был коронован и восьмилетний сын сицилийского Штауфена. Он был доверен заботам регента, архиепископа Энгельберта Кельнского. Возможно, что назначение этого человека на столь высокую должность, тоже было политическим ходом: это архиепископство традиционно было ориентировано на Англию и Уэльс. Однако прежде всего этот выбор был вызван самой личностью Энгельберта. Испытанный союзник Штауфена, доверенное лицо Папы, который к тому же энергично восстанавливал мир, нарушенный борьбой за трон, он наиболее подходил на эту должность. Иначе, по старинной традиции, был бы назначен архиепископ Зигфрид Майнцский.

Дипломатический талант Энгельберта доказывает то, что еще до смерти рейхсканцлера Конрада фон Шарфенберга, епископа Шпейера и Метца (1224), он передал формальное управление империей архиепископу Майнцскому. Канцлер Конрад уже в 1211 году вместе с Сигфридом Майнцским примкнул к партии Фридриха II (сначала тайно) и сильно выиграл от этого. Позднее он получил от Папы второе архиепископство, Метц. Запрет на совмещение нескольких должностей еще больше усилил позицию Конрада. Как управляющий имперской канцелярией, он вместе со «своим» архиепископом Зигфридом превосходил по силе любого человека, которого Фридрих по каким-то причинам назначал «губернатором». После смерти канцлера в марте 1224 года Энгельберт Кельнский сделал себя управляющим имперской канцелярией, а также набравшего в 1220 году силу Тайного Совета, своеобразного «имперского правительства», в состав которого входили представители швабского штауфенского служилого дворянства и бароны. Наряду с графом Герхардом фон Дицем, воспитателем молодого короля, имперским стольником Вернером фон Боланденом, предшественником графа Дица, стольником Эберхардом фон Вальдбургом (его потомок будет сражаться против крестьян в 1525 году) и кравчим Конрадом фон Винтерштеттеном определенную роль играл здесь также архиепископ Отто Вюрцбургский. В канцелярии тон, как и испокон веков, задавали церковники: верховными нотариусами были пробст собора в Констанце, а также священник из Юберлингена, где решилась судьба Фридриха в 1212 году.

Штауфенские министериалы, управляющие южнонемецкими спорными территориями, члены могущественных родов, в течение многих поколений надеялись в условиях имперской политики получить выгодные посты (на Сицилии и в средней Италии эти исконно правящие фамилии имели титулы графов и герцогов). Они были призваны Фридрихом II в Тайный Совет при условии проведения антикняжеской политики. Последующие 19 месяцев, вплоть до убийства Энгельберта, были отмечены энергичными мерами, касающимися самостоятельной «немецкой» политики князей. Становится ясно, что интересы территориальных князей совпадали с запросами центральной власти как ядра формирующейся нации, что, в свою очередь, шло вразрез с имперскими целями Фридриха.

Хотя щедрые подарки Puer Apuliae своим высокородным соратникам еще нельзя рассматривать как распродажу имперских прав (она не закончилась раздачей в 1220 году привилегий церковникам), ясно, что в борьбе за трон между Фридрихом Сицилийским и императором Оттоном IV имперские князья поддерживали более слабого. К слову сказать, Гвельф намеревался провести в пользу центральной власти налоговую реформу. Сицилиец, нуждавшийся в средствах ничуть не меньше, чем его северный венценосный конкурент, больше полагался на сицилийских и итальянских налогоплательщиков. Немецких князей, которые по закону были равны ему, надо было всеми возможными средствами склонять к лояльности, так как из их среды мог бы вырасти новый нежелательный конкурент. Поэтому Фридрих передал одному из самых могущественных регентство в Германии. Насколько целеустремленной была политика Энгельберта, свидетельствует то, что он тут же заказал королевские печати для своего подопечного. Надпись на первой называет молодого короля Генриха (VII) «избранным в римские владыки герцогом Швабским». После императорской коронации Фридриха (ноябрь 1220 года) уже в декабре там было сказано: «Генрих, Божьей Милостью римский повелитель, навеки великий».

Красивое слово «великий» (augustus) со времен Конрада III было частью королевского титула. В немецком переложении это слово выглядело как «умножитель земель имперских во все времена». Таким никак не мог быть старший сын Фридриха II, терпевший на исторически правильных путях поражение из-за своих слабостей и неблагоприятных обстоятельств. Его имя не нашло себе заметного места в ряду немецких королей, хотя коронация, эта предпосылка «королевского величия», была должным образом проведена Энгельбертом в Аахене 8 мая 1222 года. Можно оспаривать факт переговоров по этому поводу с императором, который приготовил для своего сына лишь должность наместника. Контакт между Фридрихом II и «немецким правительством», очевидно, был мало возможен. Захваченный своими сицилийскими, а позже ломбардскими проектами, император способствовал такому развитию дел севернее Альп, которое могло привести к полному отделению Германии от итальянской части империи (эти со времен Генриха VI коренные земли должны были стать центром средиземноморской империи Штауфенов). Предпосылкой для этого могло бы стать то, что в немецком королевстве центральная власть была узаконена. Она могла бы составить из уже формирующихся княжеств единое национальное государство, таким, каким как раз в это время старался сделать свою родину «немецкий» император. Действительно ли была возможна такая централизация в Германии? Около 1210 года Вальтер фон дер Фогельвайде сложил песню, названную «первой песней на немецком языке во славу родной земли». Прежде всего речь идет о женщинах «от Эльбы до Рейна и до границ Венгрии». Свою раздробленную страну поэт все равно называет «своей» счастливой страной. «Пусть Господь разрешит мне подольше пожить здесь».

Другой великий, а может быть, даже самый великий представитель придворной поэзии, Вольфрам фон Эшенбах, в это же время с дружеской иронией пишет в своем «Парцифале» о «глупости баварских господ». Он говорит: «Мы баварцы...», и такое самосознание характерно для всей письменной традиции первой половины 13 века, так что прославление Вальтера является единственным исключением.