Леонтий Раковский - Генералиссимус Суворов

"Точно перед бурей,- подумал Суворов.- Этого еще не хватало!"

Он знал, как страшны в альпийских горах снежные бури.

Увидев более широкое, местечко, фельдмаршал слез с коня и подошел к Антонио Гамма. Старик шел, глядя уже больше вверх, чем под ноги.

- Что так тревожатся проводники? - спросил у него Суворов.

Антонио только чмокнул губами, словно не решаясь произнести то, что думалось.

- Будет буря?

- Да, похоже на бурю...

С каждой минутой становилось темнее, точно наступал вечер. И неожиданно откуда-то вырвался ветер. Он поднял легкую снежную пыль - снег в горах был мелок, как песок. Ветер взвихрил его и швырнул в лицо. Люди невольно зажмурились, закрыли лицо руками.

Суворов стоял, прикрыв глаза ладонью. Кто-то толкнул его. Он отнял ладонь и взглянул. Ветер стих. Мимо Суворова вниз по тропинке спешил один из проводников.

Суворов хотел крикнуть, чтоб его задержали, но в это время снизу из расщелин и пропастей донесся вой ветра. Эхо, удесятеряя, катило его. И вдруг он окончился страшным ударом, точно по растянувшимся цепочкой русским войскам ударила громадная невидимая пушка.

Суворовский конь тревожно заржал. Где-то сзади откликнулись другие.

Сразу надвинулась темнота. На горизонте уже не выделялась ни одна вершина. Скалы казались бесформенными массами.

И тотчас же налетел страшнейший порыв ветра. Весь снег, лежавший на горах, пришел в движение. В шаге ничего не стало видно.

Снежинки, легкие, как мука, с силой лепили в лицо.

Как иглами, колол резкий ледяной ветер. Дышать стало трудно - мелкий снег забивал глаза, нос, рот. При каждом вдохе сильно кололо в горле.

Где-то вверху с оглушительным грохотом катились вниз сброшенные ветром камни. Ветер был так силен, что казалось - вся громада скалы, где стоял Суворов, колышется, готовая рухнуть.

Суворов прижался спиной к скале, ожидая, когда стихнет сумасшедший ветер.

Лицо и руки пухли от холода.

Ветер продолжал выть, но выл уже все дальше и дальше. Он походил на крик отчаяния, доносившийся издалека.

И наконец стих.

Суворов на секунду выглянул из-под руки. В непроглядной темени, сквозь туман и снег, блеснула молния. Он сам и все кругом него были в снегу. От тропинки не осталось и следа. Суворова взорвало:

- Всё против нас. Нет, преодолеем!

Чуть посветлело. Он оглянулся, чтобы посмотреть вниз, на войска.

В этой полутьме все сливалось. И только донесся окрик Аркадия. Он был по-детски испуганный и звучал совсем не по-военному:

- Папенька!

- Я тут! Держитесь, ребятушки! - крикнул, как мог, Суворов.

Его слова опять потонули в новом яростном порыве ветра.

Шел очередной вал.

Нельзя было сказать, сколько времени - с минутными перерывами-свирепствовала эта страшная снежная буря. Казалось, что она продолжается бог ни весть сколько и что ей никогда не будет конца. Стихало только на минуту, а потом яростный натиск начинался вновь. С новой ужасающей силой, с диким воем налетал ветер, вздымая тучи снега.

Снова где-то тут, рядом, с невероятным грохотом рушились, неслись вниз в стремительном обвале громадные камни.

Снова над головой и внизу, под ногами, оглушительно рокотал гром, точно залпом били десятки пушек, и кромешную тьму прорезал зловещий блеск молний.

Казалось, что гром и молния, ветер, горы и снег - все соединилось для того, чтобы раздавить, уничтожить суворовскую армию.

Озябшие руки творили крестное знамение. Губы невольно шептали:

- Свят, свят, свят!..

Становилось невмоготу.

Люди окончательно коченели от холода, от ледяного ветра, от мельчайших снежинок, которые проникали через одежду, резали тело. Все обледенело. Руки уже не могли ничего держать. Да и ноги держали не всех. Более слабые и раненые, которые не захотели оставаться в Муттене и кое-как шли вместе с войсками, теперь падали на месте.

Каждый думал, что пришел его последний час.

Но вот буря снова затихла. Прошли одна-другая томительные минуты. Все с ужасом, с замиранием сердца ждали: загудит, завоет опять? Если еще раз, тогда - конец.

Но гроза ушла. Становилось все яснее и яснее. Вернулся день - было еще далеко до полудня.

И где-то вверху раздался пронзительный крик горного орла.

Люди зашевелились, затопали на месте. Отогревались, оттирали лицо, уши, руки, откашливались. Стряхивали снег. Шевелили, отрывали из-под снега упавших, засыпанных товарищей, разыскивали выпавшие из рук ружья.

После бури недосчитались многих людей, лошадей, мулов.

В числе погибших, сорванных ветром вниз, оказался унтер-офицер Воронов. Опираясь о ружье, он ковылял впереди Зыбина. Зыбин помогал ему влезать наверх, подсаживал. Когда налетел первый шквал, Воронов, как многие, обернулся к ветру спиной, но не удержался на скале и рухнул куда-то в пропасть. Падая, он царапнул пальцами по зыбинскому плащу, но Зыбин не успел ухватить товарища.

- Да ведь кабы я знал, что он станет оборачиваться! - с жалостью говорил расстроенный Зыбин.

Мушкатеры хмуро молчали, с ужасом поглядывая вниз.

- Да не винись в чем не виноват,- успокаивал его Огнев.- Все там будем. Вечная ему память!

Тропинка утонула бесследно в сугробах снега. Проводники разбежались. Остался один Антонио Гамма, который и сам не знал здесь дороги.

Двинулись дальше. Пробиваясь по пояс в снегу, рискуя оступиться, сползти в ущелье, шли наугад.

Проходили мимо водопадов, которые сверху обдавали холодными брызгами, лепились по краю отвесных скал над бездонными пропастями.

Уцелевшие мулы ложились, не хотели идти дальше.

Казачьи лошади выбивались из сил.

К вечеру стал по-настоящему жать мороз. Совсем зашлись мокрые необутые ноги, голые руки.

Середина колонны - полки Дерфельдена - еще взбиралась с превеликим трудом на вершину Рингенкопфа. И только авангард Милорадовича сегодня оказался в более счастливом положении: он подошел к спуску в долину еще засветло.

Вечерело. Внизу чернела деревушка Панике. Из труб шел дымок. Так близко было тепло и покой. Но к этому теплу надо было еще добраться. Спуск оказался снова еще более трудным, чем подъем.

Ветер сдул весь снег в лощину. На голых камнях блестел один лед. Он сровнял все выступы, выбоины, щели. Ноге негде было стать, не во что упереться. Нога предательски скользила.

Спускаться идучи было нельзя: рано или поздно сорвешься и полетишь вверх тормашками с этой поднебесной выси на выступы, на камни. Оставалось одно: слетать вниз на родимых салазках.

Дымок снизу манил.

Спускаться так или иначе - приходилось.

Съежившиеся от холода, усталые и голодные солдаты смотрели вниз в долину, туда, где, точно игрушечные, ходили маленькие люди.

Лететь с дьявольской кручи было все-таки не так легко и просто.