Леонтий Раковский - Генералиссимус Суворов

- Ваше величество, граф Суворов по вашему приказанию прибыл! - доложил Горчаков.

- А, очень хорошо. Скажи ему - принял бы сегодня, но уже поздно: пора спать. Пусть пожалует завтра в девять утра.

- Слушаю-с. В каком мундире прикажете ему быть?

- В таком, какой вы носите.

Не чуя от радости под собой ног, выбежал Андрюша из Зимнего.

Приехав к Хвостовым на Крюков канал, он застал дядюшку и Хвостовых сестру Грушу и Димитрия Ивановича - за чаем. Димитрий Иванович, конечно же, воспользовался новым слушателем и уже пичкал гостя своими стихами.

Суворов в старом полотняном кителе, на котором висел только один орден Анны, пил чай, видимо, поглощенный больше им, нежели стихами Димитрия Ивановича.

- Завтра в девять утра ведено быть вам, дядюшка. Дядюшка не выказал интереса к данному сообщению.

- Мундир у барина готов? - спросил Горчаков у Прошки, который вошел следом за Андрюшей.

- Все тут, на ем,- ответил Прошка.

- Почему не взяли?

- Сами они не хотели Я положил, так выкинуть изволили! - недовольно покосился на барина Прошка.

- К царю надо одеться по форме.

- Я помещик, а не фельдмаршал. Что у меня есть, в том и явлюсь!

- Дядюшка, да вы меня погубите! - не выдержал Андрюша.

-Нет, ты меня с этим погубишь! Меня уже погубили! - сверкнул глазами Суворов.

Груша подбежала к двери, закрыла ее плотнее. Через секунду Александр Васильевич спросил спокойнее:

- А в каком же надо?

- В общеармейском.

- Андрюша, дядюшке твой мундир будет впору,- подошла сестра Груша.

- Вот примерьте, дядюшка. А ордена и звезды мы нашьем.

Общими усилиями уговорили старика примерить мундир Андрюши: он был почти впору.

V

И наутро настроение у дядюшки не улучшилось. Он дал себя выбрить, надел Андрюшин мундир, на который нашили ордена и звезды, но во дворец к царю отправлялся мрачнее тучи.

Андрюша повез дядюшку на простой паре лошадей. Суворов ехал по знакомым улицам, озираясь с любопытством вокруг.

Город приобрел совершенно иной вид, чем был раньше. Все напоминало Пруссию: вон торчит полосатая будка, вон такой же, выкрашенный в черно-белый цвет забор, полосатые ставни, двери; мальчишка бежит в лавчонку - в одной руке бутылка, другой придерживает на голове дрянную треуголку, косичка трепыхается; ямщики - курносые, бородатые, русские - не в круглых шапках и кафтанах в сборку, как испокон веков положено, а тоже в дурацком каком-то подобии прусского мундира и в сплюснутой треуголке.

Суворов только крутил головой да недовольно хмыкал.

На площади перед Зимним, готовясь с самого раннего утра к вахтпараду, ровнялись взводы разных полков, которые сегодня заступали в караул. Вахтпарад у Павла был существенным делом, главной заботой всего дня. Здесь, при разводе, он отдавал приказы, здесь он карал и миловал.

На вахтпарадах должны были присутствовать все гвардейские офицеры.

Увидя войска, одетые в уродливую прусскую форму, унтер-офицеров с допотопными, никчемными алебардами, офицеров с такими же эспонтонами, Суворов выразительно плюнул и отвернулся.

Горчаков с тревогой наблюдал за дядюшкой: суворовское настроение не радовало его.

"Найдет коса на камень",- думал он.

Зимний тоже был другой, чем при матушке Екатерине. Вместо лакеев в шелковых чулках и золоченой ливрее всюду мелькали треуголки и ружья часовых, по паркету стучали офицерские трости, звенели шпоры. Вместо пышного роскошества дворца получилась холодная суровость казармы.

Андрюша провожал дядюшку до приемной залы. Войдя в приемную, Суворов сразу оживился. Его всегда румяные щеки еще больше порозовели, глаза заблестели.

Увидев Кутайсова, царского брадобрея, турка по национальности, которого Павел пожаловал "в рассуждении долговременной и усердной его службы, в гардеробмейстеры 5-го класса", Суворов приветствовал его по-турецки:

- Хош гельдюн! Кейфиниз насыл? (Здравствуйте, как ваше самочувствие?)

Сконфуженный Кутайсов нехотя ответил:

- Пэк эйи! (Хорошо!).

Навстречу Суворову шел, ссутулясь, высокий угреватый граф Мусин-Пушкин. Он был одним из тех генералов, которых Павел I произвел вдруг в фельдмаршалы. В руках Мусин-Пушкин держал трость, как полагалось по уставу.

- Что, Валентин Платонович, бить меня собрался, с палкой идешь? усмехнулся Суворов.

- Так полагается - раз при ботфортах и в мундире. Ежели б я в башмаках, тогда другое дело...

- А какое ж дело, ежели в башмаках? Что значит?

- Значит: собираюсь куртизировать дам.

- А в ботфортах уже не сможешь? Ой ли... (Мусин-Пушкин до старости был ловеласом.)

- Вы все шалите, Александр Васильевич.

-Мои шалости известны: Рымник, Измаил, Прага... Я фельдмаршал в поле, а не при пароле!

- А-а, вашему высокопревосходительству, Николаю Петровичу! поздоровался он с петербургским генерал-губернатором Архаровым.- Ну как, пожары-то все упредили?

- Какие пожары? - удивился Архаров.

- А сказывают, ваш обер-полицеймейстер велел, чтобы владельцы домов извещали за три дня, когда у них в доме имеет быть пожар!

И так шел он по залу от одного к другому - желчный, ядовитый, прямой.

В приемной было много врагов - все эти старинные Салтыковы, Безбородки, Мусины-Пушкины и новые - Аракчеевы, Ростопчины, Архаровы.

Они сейчас радуются, видя Суворова поверженным в прах, униженным. Но Суворов, верный своей всегдашней тактике в бою и в жизни - идти вперед навстречу опасности, кидался в атаку сам, не ожидая нападения.

Горчаков не видал больше, с кем еще говорил дядюшка. Андрюша поспешил, на крыльцо ожидать царя, который поехал на утреннюю прогулку по городу.

К девяти часам Павел, как всегда, вернулся с прогулки. Слезая со своего высокого Фрипона, он окликнул Горчакова:

- Дядюшка здесь?

- Здесь, ваше величество!

Павел I вошел во дворец.

Вмиг в нем все замерло. Только слышался крик караульных офицеров на постах: "Вон!", что означало: к оружию!

Император вошел в приемную и остановился, глядя на собравшихся. Маленький, в громадных грубых ботфортах, в тесном темно-зеленом мундире, в плоской треуголке, из-под которой глядели упрямые глаза и смешной, нелепо вздернутый нос.

Среди застывших в низком поклоне посетителей он увидал тщедушную фигуру Суворова.

Павел подошел к нему, взял под руку и увел к себе в кабинет.

В приемной зашушукались.

Случилось невероятное, небывалое: пробило десять часов - время начинаться вахтпараду, а царь еще не выходил из кабинета.

Продрогшие в одних, мундирах на морозе офицеры топали у подъезда, ждали. Спрашивали:

- Государь где?

- В кабинете.

- С кем?

- С Суворовым.

- Кричит?

- Нет. Наоборот, там тихо.

- В чем же дело?

Наконец в приемной ясно услышали голос царя:

- Пойдемте, граф, посмотрим войска!