Фёдор Раззаков - Жизнь замечательных времен. 1970-1974 гг. Время, события, люди

— Ну и у нас тогда ничья будет, — громко, чтобы слышали товарищи, заявил он, отъезжая к центру площадки…"

Васильев угадал — матч закончился со счетом 5:5. В начале третьего периода Александр Якушев отквитал одну шайбу. Потом на 57-й минуте Александр Мальцев сократил разрыв до минимума. А когда до конца игры оставались какие-то считаные секунды, Александр Гусев (которого в первых матчах справедливо ругали за слабую игру) спас нашу сборную от поражения. Таким образом, первый этап Суперсерии-74 закончился вничью: по одной победе и две ничьи.

Эдуард Лимонов и Елена Щапова пакуют вещи, готовясь навсегда покинуть родину. Этот отъезд можно было смело назвать вынужденным, поскольку его инициатива целиком исходила от КГБ. В течение нескольких лет комитетчики пытались бороться с антисоветским образом жизни экстравагантной молодой пары (те печатались в самиздате, дружили с иностранцами, в частности, их лучшим другом был посол Венесуэлы), после чего решили попросту выгнать за границу, сочинив им липовые приглашения в Израиль.

Узнав об их скором отъезде, молодую пару пригласила к себе на дачу бывшая муза Маяковского — Лиля Брик. Причем едва они объявились на пороге, как Брик обратилась к супруге Лимонова с неожиданными словами: "Леночка, я хочу подарить вам на память бриллиантовый браслет, который очень давно купил мне Ося. (Она имела в виду своего первого мужа Осипа Брика.) Этот браслет может подойти только мне или вам". Сказав это, хозяйка отправилась на второй этаж, в спальню, где хранился браслет. Стоявший поблизости муж Брик Василий Катанян, услышав эти слова, тут же бросился следом за женой. В итоге спустя несколько минут та вернулась, смущенная, назад и, пряча глаза, произнесла: "Леночка, извините, я передумала…" Щапова попыталась обернуть ситуацию в шутку: "Ну что вы, Лиля! Глупости! Забудем об этом, а то я чувствую себя героиней Куприна: какие-то страсти по гранатовому браслету!" За исключением этого эпизода, та встреча прошла в теплой и дружественной обстановке.

В эти же дни Элем Климов на "Мосфильме" закончил работу над фильмом "Агония". 25 сентября ее смотрел сам председатель Госкино Филипп Ермаш. Просмотр проходил в директорском зале на четвертом этаже. Климов и другие ждали конца просмотра в вестибюле. Когда все закончилось и Ермаш вышел из зала, первой фразой, что он произнес, была: "А где же заговор императрицы?" Затем Ермаш и Климов отошли в сторонку. Ермаш сказал:

— Слушай, скоро будет заседание Политбюро. После заседания они обычно смотрят какую-нибудь новую картину. Сделай-ка мне копию "Агонии".

— Филипп Тимофеевич, у меня черновая запись, несовершенный звук, — попытался возразить Климов.

— Какой звук? Делай, что говорю, я же их никогда потом не соберу вместе. Будут один на один смотреть со своими тещами и женами по дачам.

Однако Климов предпочел остаться при своем мнении. А чтобы Ермаш не заставил его показывать черновую запись насильно, режиссер предпочел на время покинуть столицу — уехал на неделю в Сухуми, где в те дни директор его фильма работал над другой картиной и давно звал его туда отдохнуть.

В эти же дни на том же "Мосфильме" Михаил Швейцер снимает фильм "Бегство мистера Мак-Кинли". Одну из ролей в нем исполняет патриарх советского кинематографа Борис Бабочкин. Однако сам актер сниматься в нем не очень хочет, о чем откровенно признается в своем дневнике: "С 20-го по 30-е сентября я должен сняться у Швейцера, зачем мне это нужно — не знаю. Опять попаду в тот страшный темп, который сведет меня в могилу непременно. Я еще ничего об этой роли не думал. Не смыться ли, пока договор не подписан?.."

26 сентября Золотухин из Риги (там продолжала гастроли "Таганка") отправился в Запорожье, где ленфильмовский режиссер Иосиф Хейфиц должен был начать натурные съемки фильма "Единственная". Причем главреж "Таганки" Юрий Любимов отпустил Золотухина только после того, как тот сумел найти себе подмену в театре — он уговорил сделать это Владимира Высоцкого. Но, прежде чем допустить его до сцены, Любимов прочел Высоцкому очередную лекцию: мол, вы, сударь, не смогли пройти испытание медными трубами, написали всего лишь несколько приличных песен, а гонору — выше некуда и т. д. и т. п. Высоцкий нашел в себе силы выслушать эти нравоучения молча, поскольку об этом его попросил Золотухин.

В конце сентября обряд крещения прошла актриса Елена Коренева. Двое крестных и матушка Софья повезли ее креститься под Загорск, в церковь Преподобного Сергия Радонежского, к архимандриту Герману. Всю дорогу Елена учила наизусть "Символ веры" и "Отче наш" и, как ни странно, выучила их, хотя в обоих было много старославянского текста. Видимо, сказалась актерская закваска.

Однако, оказавшись на месте, женщинам пришлось четыре (!) часа ждать, пока отец Герман освободится — он помогал женщинам месить тесто для просфорок. Первой не выдержала долгого ожидания Коренева, у которой от голода начало сосать под ложечкой. Она повернулась к крестной и шепнула ей на ухо: "Кажется, про нас забыли. Может, пошлем все к чер…". Но договорить она не успела — перед ее носом тут же вырос указательный перст крестной.

Уже когда обряд крещения был закончен и женщины возвращались в Москву, матушка Софья объяснила Кореневой причину их долгого ожидания: дескать, отец Герман таким образом специально проверяет, испытывает, готов ли человек к столь священному действию, как крещение. "Бывает, весь день люди ждут, а он их обратно отсылает. А тебя принял", — закончила свою речь тетушка.

Из Загорска Коренева приехала к матери Андрея Кончаловского Наталье Петровне на Николину Гору. Мать режиссера специально по этому случаю испекла пирог, зажгла свечи и пригласила всех прибывших к столу. После чего поздравила Елену с началом новой жизни — со вторым рождением.

Продолжается финальный матч претендентов на шахматную корону, в котором участвуют Анатолий Карпов и Виктор Корчной. Несмотря на то, что оба шахматиста представляют одно государство, симпатии властей предержащих целиком и полностью на стороне Карпова.

Сделано все для того, чтобы лишить Корчного даже мало-мальской поддержки: например, симпатизировавшего ему Василия Смыслова отправили на время матча подальше от Москвы в командировку. В зале сидели в основном болельщики Карпова, которые громко аплодировали своему кумиру, а Корчного освистывали. В такой обстановке Карпов чувствовал себя как король: он мог позволить себе опоздать на 13 минут на доигрывание, перестал подниматься со стула при традиционном рукопожатии и т. д. Говорят, даже судью матча бельгийца О'Келли обработали как надо: он во всем потакал Карпову. Как вспоминает В. Корчной, "помню, во время 5-й партии, в лучшем для меня положении, я думал над ходом. Карпов встал над доской и вперился в меня взглядом. Так он часто делает… Ситуация была неприятная, но уже знакомая мне. Я обратился к нему с заготовленным вопросом: "Вы что-то хотите сказать?" — "Нет-нет", — ответил Карпов и отошел. Тут же подошел О'Келли (я продолжал думать над ходом): "Карпов жалуется, что вы разговариваете с ним во время партии". Он стал сообщником Карпова! Подумать только, сперва Карпов, а за ним судья мешали мне обдумывать ход!.."