Петер Гостони - Битва за Берлин. В воспоминаниях очевидцев. 1944-1945

«В Стокгольме министерство иностранных дел предприняло попытку установить контакт с находившимися там дипломатами союзных держав. Из-за неумения хранить тайну, предположительно через советского посланника Коллонтай, эта история попала в прессу. Фюрер, который был проинформирован нами об этих событиях, отнесся к случившемуся с иронией. Он наверняка знал обо всем и, как нам показалось, заранее предсказал негативный результат, а теперь убедился в собственной правоте. Лондонские газеты сообщили, что британская дипломатическая миссия в Стокгольме дала ясно понять германскому эмиссару, что она «совершенно» не заинтересована вступать с ним в контакт. Как подтвердил посол Хевел – посредник при контактах министерства иностранных дел, – это было не совсем точное изложение событий, однако это касалось, видимо, лишь внешней формы. В действительности информация была верна: не только англичане, но и американцы отказались вести какой-либо «разговор».

И в Швейцарии имели место попытки установления контакта. Оберстгруппенфюрер СС Вольф, который недавно был здесь, тоже намекал на это. Как сказал мне доктор [Отто] Дитрих [пресс-секретарь имперского правительства], фюрер склоняется к мнению, что западные державы считают себя настолько связанными договором с Советами, что в лучшем случае позволяют себе лишь играть в кошки-мышки с германскими посланцами, а потом с язвительным смехом отсылают их домой, демонстрируя таким образом Сталину свою «верность договору». Совершенно очевидно, что в нынешнем упоении от близкой победы Рузвельт и Черчилль, конечно, не откажутся от полного подчинения Германии, а чтобы претворить это требование в жизнь, им не нужны никакие «контакты».

Во всяком случае, «опровержение», которое опубликовало министерство иностранных дел, было сформулировано очень тщательно. В нем сделана ссылка только на одно ложное сообщение, согласно которому фельдмаршал Рундштедт предложил сложить оружие на Западе, и подчеркнуто, что каждому известно, что ни руководство вооруженных сил, ни немецкий народ не думают о капитуляции. Такая формулировка лишь подчеркивает суть: конечно, о любом другом исходе войны можно было бы тотчас начать переговоры. Но об этом говорилось с самого первого дня начала войны в 1939 году, а противная сторона никогда этим не интересовалась».

Геббельс тоже узнал о попытках немецкой стороны заключить мир. 20 марта 1945 года фон Овен записал:

«На прошлой неделе нами наконец были сделаны первые дипломатические шаги для достижения мира. Вряд ли нужно говорить, что они потерпели неудачу. С грустью следует лишь отметить, что все было сделано слишком по-дилетантски и происходило в унизительной форме. <���…>

Мировая пресса изливает весь свой сарказм по отношению к нам. Если что и могло побудить наших врагов сражаться с нами до победного конца, то именно этот позорный и с дипломатической точки зрения нелепый поступок нашего имперского министерства иностранных дел.

Невозможно словами описать реакцию министра. Он рвет на себе волосы, он бьет себя по лбу. Его лицо искажается в бессильной ярости.

«Мой Бог, мой Бог, – причитает он, – чем же я так провинился, что вынужден смотреть на все это!»

Соперничество между высшими сановниками и высокопоставленными лицами Третьего рейха не утихало и в эти последние недели марта. Геббельс подверг резким нападкам Геринга. Фон Овен пишет:

«Впрочем, министру удалось добиться известного частичного успеха в отношении Геринга и его люфтваффе, когда его докладная записка о сокращении штатов люфтваффе дошла не только до фюрера, но и от него попала к Герингу.

В рамках ведения тотальной войны указом фюрера ему [Геббельсу] было поручено привести личный состав люфтваффе в соответствие с задачами, требующими скорейшего решения. Немедленно проведенные подсчеты показали, что люфтваффе располагает излишком в почти миллион боеспособных солдат, которые практически с давних пор праздно шатаются и бездельничают на аэродромах, авиационных базах и в казармах.

Этот факт просто чудовищен.

«Это же почти сто дивизий, – говорит министр, – которые Геринг просто вывел из игры. Если бы мы могли распоряжаться ими, хотя бы после Сталинграда, русские и сегодня оставались бы за Волгой, а не стояли бы перед Берлином. Ах, нельзя себе даже и представить, сколько мы всего профукали. Сто дивизий! Часто нам не хватало одного-единственного батальона. Каких-то три дивизии могли бы предотвратить катастрофу на плацдарме под Баранувом (Сандомирский плацдарм. – Ред.). С двадцатью [дополнительными] дивизиями Шёрнер и сегодня смог бы отогнать ивана за Вислу. Сто дивизий, своевременно брошенные в бой, принесли бы нам победу! Лучше помолчим! Лучше совсем не думать об этом!»

Министр обеими руками зажимает уши, словно хочет заставить замолчать голоса, которые день и ночь кричат ему одно и то же.

«И этого человека, – продолжает он после нескольких мгновений мрачных раздумий, – не ставят к стенке, не гонят взашей, он продолжает занимать высокое положение!»

По мнению Геббельса, освобождение Гудериана от должности можно объяснить не разногласиями с Гитлером по военным вопросам. Геббельс видит в Гудериане, которого он часто встречал вместе с имперским министром иностранных дел Риббентропом, самовольного поборника политического примирения с западными державами. Геббельс:

«За спиной фюрера он вступал в контакты с различными людьми. А именно как раз с Риббентропом и Герингом. Нет ничего удивительного, что это закончилось тем, что фюрер узнал об этом и вышвырнул его вон. Если уж генералы начинают заниматься политикой!

Лично я не сомневаюсь в порядочности Гудериана. Однако в чем я глубоко сомневаюсь, так это в его проницательности и политической ловкости. Как мог он выбрать себе в качестве партнеров именно этих двух нулей. Какой результат дают политические шаги Риббентропа, мы вынуждены были, к сожалению, наблюдать в Стокгольме».

Преемником Гудериана стал генерал артиллерии Кребс. И хотя положение на фронте оставалось прежним, с его назначением связывались определенные надежды.

«Преемником Гудериана на посту начальника Генерального штаба сухопутных войск, то есть фактически Восточного фронта, стал генерал Кребс. Во время переговоров, предшествовавших подписанию германо-советского пакта о ненападении, Кребс был военным атташе в Москве. Он известен как человек, которого при проводах немецкой делегации на московском вокзале Сталин с демонстративной сердечностью обнимал и целовал. Он считался русофилом. Его назначение, которое, между прочим, прошло тайком, без оповещения об этом германской общественности, давало повод всевозможным слухам и предположениям. Если теперь на Восточном фронте руководит генерал, которого целовал сам Сталин, то соглашение с русскими не за горами. Это предположение, как и многие другие, серьезно обсуждалось серьезными людьми только потому, что оно давало хоть крохотную капельку надежды».

Читать дальше