Цезарь Ложье - Дневник офицера Великой Армии в 1812 году.

Ляды, 15 августа. Сегодня на заре двинуты были все корпуса в таком порядке: кавалерия, Ней, Даву, итальянская армия и императорская гвардия.

Звуки пальбы в стороне авангарда одно время заставили нас думать, что там завязалось дело. Войска прибавили шагу, но вскоре узнали, что эти залпы были сделаны по приказу Мюрата захваченным вчера у неприятеля порохом в честь дня рождения императора.

Начальники отправились его поздравить по этому случаю, но солдаты и не подумали праздновать этот день, как обыкновенно. Впрочем, у нас не было для этого возможности, если бы даже и хотели. Мы ждали первой победы.

Новый край, через который мы теперь идем, плодороднее и красивее пройденного до сих пор.

Мрачные леса Литвы кончаются у Днепра и не доходят до Смоленска.

Дорога идет по обширной равнине, усеянной деревнями; это показывает, что здешние земледельцы и вообще здешние жители более деятельны и зажиточны. Гораздо легче покупать провизию.

Рожь начали жать, потом бросили; кавалеристы радуются, что есть чем покормить отощавших лошадей; жители бежали.

Колонны пехоты, кавалерии и артиллерии идут рядами ускоренным шагом на небольшом друг от друга расстоянии, чтобы быстро развернуться при первой же необходимости. Такое необходимое боевое расположение тем, однако, неудобно, что вытаптывается рожь на триста шагов в обе стороны от дороги.

Отставшие, отбившиеся от разных корпусов солдаты соединяются вместе и затем начинают заводить между собой ссоры. Они по большей части из корпусов, шедших впереди; следующие отряды нисколько о них не заботятся; таким образом, они остаются от всех оторванными и делают, что хотят, как будто при таких обстоятельствах судьба отдельного человека не связана с общей судьбой. Но это уж несчастье всех почти армий; из неуместной беспечности или ложного самолюбия офицеры воздерживаются делать замечания низшим чинам, не стоящим непосредственно под их начальством, хотя бы они принадлежали к другой роте того же самого батальона. Нечего и говорить, что такая отчужденность еще чувствительнее, когда дело идет о разных батальонах и полках, а тем более о разных дивизиях или корпусах.

Корпусам, к которым эти солдаты принадлежат, мудрено позаботиться о них. Бывают, правда, минуты, когда колонны останавливаются, но это не обычные остановки для отдыха или подбирания отставших: их делают из-за какого-нибудь препятствия — оврага, сломанного моста, задерживающего на короткое время движение. Ядро войска тогда сплачивается и напирает в ту сторону, где всего легче пройти, чтобы сделать это возможно скорее. От подобных злосчастных задержек всего больше страдают артиллерия и обозы.

Город Ляды, куда мы пришли, пограничный город Польши и, как говорят, последний, где мы видим евреев. Все деревни, через которые мы до сих пор проходили, были заселены евреями, а не поляками. Большинство литовцев всегда бежало при нашем приближении. Напротив того, слишком хитрые и жадные евреи никогда не следовали их примеру. Их скудные и жалкие жилища слишком дороги для них, чтобы они могли решиться их покинуть. По фигуре, лицу, манерам, одежде, языку, по обычаям — по всему можно отличить еврея от поляка. Довольно высокие, с длинной рыжей бородой, худые, гибкие, подвижные, болтливые, они жадно и недоверчиво смотрят на вас исподлобья. Они носят длинную черную одежду, подпоясанную кожаным поясом; головы их покрыты ермолкой, тоже черной. Когда наши полки проходят, они неподвижно стоят на порогах своих хижин. Если они заметят направляющихся к ним офицеров, они уже думают, что те хотят поместиться под их вонючим кровом, бегут им навстречу, целуют края платья и предлагают себя для всевозможных услуг.

Побуждаемые жаждой наживы, они предлагают себя в шпионы обоим армиям, очевидно соображая, что, как бы ни было скверно это ремесло, оно все же является новой, открывающейся для них отраслью промышленности. Но надо быть справедливым: мы часто пользовались их знанием немецкого языка (они все его знают и пользуются им для торговли) и их проницательностью в понимании нужд тех, кто им хорошо платит, и их ловкостью в добывании для нас часто самых необходимых вещей. Кто знает, будем ли мы иметь таких деятельных помощников, когда дойдем до самой России?

Синяки, 16 августа. Вчера, 15-го, итальянская армия из Ляд продолжала движение к Синякам, жалкой кучке избушек, лежащей приблизительно в двухстах шагах от большой дороги. Император, очевидно, нашел эту позицию очень важной для наблюдений по течению Днепра и для прикрытия тыла армии и поэтому увеличил наши силы дивизией Домбровского. Даву и другие построились эшелонами, последним из которых является итальянская армия. Императорская квартира устроена в Корытне.

Сегодня, 16-го, утром, Ней двинулся к Лубне, находящейся только в четырех милях от Смоленска. В девять часов Наполеон осматривал местность под прикрытием сильного отряда разведчиков. Пушки грохочут. День проходит в том, что мы смотрим на все корпуса армии, идущие мимо нашего лагеря в Синяки, и слушаем канонаду со стороны Смоленска.

В лесу близ Корытни, 17 августа. Вчера, в шесть часов вечера, мы получили приказ направиться к Красному, первому городу в этих местах, где мы увидели каменные дома. Поставив несколько постов для поддержания сношений с тылом армии, мы двинулись в путь, перешли речку и стали лагерем в большом сосновом лесу, где провели ночь с 16-го на 17-е.

Сегодня утром мы покинули лагерь и, как нам было приказано, стали в боевую позицию в миле от Корытни, на правом берегу Лосмины, т.е. между Корытней и Лубней. Таким образом, мы служим резервом левого крыла. Местность живописна и разнообразна.

Впереди березовый, довольно редкий лес, а дальше между деревьями виднеется озеро, лежащее в самой средине леса, — его чистые воды манят нас купаться. На южном берегу озера маленький холмик, а на нем палатка вице- короля. Экипажи и повозки принца, генералов и других офицеров рассеяны по лесу; офицеры и солдаты отдыхают группами, прислонившись к деревьям или вытянувшись во всю длину на земле. Некоторые заняты приготовлением супа и огней; дальше образовался кружок мирно беседующих. Другие, наконец, отправляются или возвращаются с фуражировки. Многие заняты стиркой белья на берегу озера, между тем как некоторые по нужде или для удовольствия охотятся за дичью. По временам в лагере начинается движение: это прибыл адъютант или какой-нибудь солдат, покинувший битву под стенами Смоленска. Все окружают прибывшего, спешат узнать новости, а пушки между тем продолжают грохотать. Эти картины несколько оживляют однообразие предшествующих переходов.

Вдруг нам сообщают о прибытии бригады легкой итальянской кавалерии, с которой мы давно расстались и которую мы оставили в Сураже. Суматоха идет во всем лагере. Все кидаются навстречу товарищам, обнимаются, целуются, как будто не видались целые годы. Все наперебой рассказывают про подвиги, про опасности, которым подвергались. Радуются полученным наградам; обойденные утешаются мыслью, что мы не замедлим вступить в дело под Смоленском, а это, без сомнения, даст им возможность получить отличие. Радостные егеря с удовольствием выслушивают похвалы и с гордостью показывают свои шрамы и ордена. Они делятся с товарищами хлебом, мясом, водкой, в которых давно уже чувствуется недостаток.