Анатолий Уткин - Русские во Второй мировой

Сами особенности России оказались спасительными для нее. Как пишет Дж. Эриксон,

«тесные связи между людьми предотвращали крах всего; взаимосплетенные административные сети приводили в смятение, но они же давали шанс как-то выпутаться из тенет инструкций; способность абсорбировать огромный урон и все же жить в состоянии импровизированных норм и лишенных строгого порядка жизненных клише; и прежде всего — несмотря на годы сталинских репрессий и принуждения НКВД — их базовая моральная упругость, которую патриотическая война усилила. Своей бесчувственной и самоубийственной приверженностью идее низшей расы людей, недочеловеков-славян, германская пропаганда, злонамеренно применяемая войсками СС, придала звериные формы буйству массовых убийств специальных команд, видевших в русских лишь «конгломерат животных». Гром германских побед не мог не усилить наиболее экстремистские взгляды на более низкие свойства русских; германское командование, хотя и ощущало тяжесть своих потерь, игнорировало более трезвые взгляды».

И это обрекло Германию, ибо из горького чувства поражения, унижения и неистребимого чувства любви к своей стране в России выковывалось нечто непобедимое. Горящее в глубине русского характера чувство сопротивления стимулировалось не усилиями пропаганды, а знанием реальностей «нового порядка» немцев с его массовыми зверскими убийствами. Население, привыкшее к лишениям, не ждало справедливости и жертвенность воспринимало естественно. Искони присущая русским беззаветная любовь к отечеству стала частью их существования. И в самоотверженной борьбе проявился своего рода генетический код, срабатывающий многие столетия.

Что же касается зимы, то она бывает в России ежегодно. Гитлер потому и не начал войну в 1940 году, что посчитал август-сентябрь недостаточными для победы. И русским солдатам было так же холодно, как и немцам. Тайна заключалась не в метеорологии. Немцы взяли в плен командующего 6-й советской армией и допросили его со всем пристрастием. И тот указал им на подлинное состояние страны и ее армии: «Когда дело касается судьбы России, русские будут сражаться — потеря территории ничего не означает, и указывать на недостатки режима бессмысленно».

В громадных просторах России царила скорбь. Однако, несмотря на ужасающие потери и невероятные жертвы, ее сыны и дочери скорбели не о запрошенной судьбой цене. Собственно их жизнь потеряла цену перед великим патриотическим чувством. Именно этого не учли генералы механизированной армии вторжения.

Русские партизаны показали на Западе неожиданные и поразительные для них черты героизма, хладнокровия, выносливости, исключительной способности к выживанию, превышающие самые высокие человеческие мерки. Белоэмигрант Г.Газданов, впервые увидевший бывших соотечественников, наблюдавший русских партизан во Франции (и опубликовавший книгу на эту тему в 1946 г.), характеризовал русского как человека коллективистского сознания, привыкшего жить «под крылом у государства» (с полным к нему доверием), как человека, у которого нет быта, который не знает частной собственности и не понимает ее значения в жизни Европы (для него французская расчетливость — своего рода помешательство). «В поведении русских партизан во Франции прежде всего поражает абсолютная одинаковость их поступков и побуждений». Западные писатели и психологи вначале полагали, что такими их сделали пропаганда и коллективистская экономика. Но позднее, наблюдая русских партизан, западные специалисты пришли и к более глубоким выводам.

Как пишет британский историк Эриксон, «никогда, кажется, в истории России не было периода, в котором таким явным образом все народные силы, все ресурсы, вся воля страны были бы направлены на защиту национального бытия… Все: экономическая и политическая структура страны, быт ее граждан, ее социальное устройство, ее чудовищная индустрия, ее административные методы, ее пропаганда — все это как будто было создано гигантской народной волей к жизни».

Это было похоже на проявление массового инстинкта самосохранения. В час своего самого трудного испытания, пишет Г. Гайтанов, «с непоколебимым упорством и терпением, с неизменной последовательностью Россия воспитала несколько поколений людей, которые словно были созданы для того, чтобы защитить и спасти свою родину. Никакие другие люди не могли бы их заменить, никакое другое государство не могло бы так выдержать испытание, которое выпало на долю России. И если бы страна находилась в таком состоянии, в каком она находилась летом 1914 года, — вопрос о Восточном фронте перестал бы существовать. Но эти люди были непобедимы… Они умирали в чужих европейских пространствах, окруженные со всех сторон вражескими войсками, в таком страшном русском одиночестве».

Благодаря их человеческому самоотрешению, благодаря их мученическому подвигу мы имеем свободу исторического выбора.

И несмотря на всю браваду, наши враги почувствовали неумолимую поступь истории. Уже накануне нашего контрнаступления под Москвой Гитлер сказал своему ближайшему военному советнику Йодлю: «Если дело пойдет так и дальше, если оно затянется, победы нам не одержать». 8 декабря 1942 года в своей секретной директиве № 39 Гитлер объявил о том, что обстоятельства на Востоке «делают необходимым прекращение основных наступательных операций и переход к оборонительным боям».

В свете немыслимой жестокости агрессора, стремления тотального уничтожения славян, евреев, всех «унтерменш» восточноевропейского мира бледнела сталинская антикапиталистическая пропаганда. Осознание этого трагическим образом изменило представление русского народа о соседях на Западе в целом. Если страна Гете способна на нечеловеческую жестокость, то может ли быть страна Шекспира лучше? Отныне русские связывали представление о западной эффективности с бомбардировками мирных городов, сожженными селами, увезенными в неволю соотечественниками, с тотальным истреблением людей. Понадобится еще немало времени, прежде чем в генетическом коде восточноевропейских народов ослабнет это представление.

Складывание великой коалиции

Еще до японского выступления на Гавайях Гитлер 4 декабря предложил Японии то, в чем он надменно отказывал в месяцы быстрого продвижения по советской территории, — согласился на подписание договора, который выводил бы двухстороннее военное сотрудничество выше обязательств по Трехстороннему пакту. Но, узнав о нападении Японии на американскую базу в Пирл-Харборе, Гитлер не сразу пришел к решению о присоединении к дальневосточному агрессору. Фюрер не без горечи сказал одному из приближенных: «Мы воюем не с тем народом. Нам следовало сделать Англию и Америку своими союзниками. В силу обстоятельств мы совершили всемирно-историческую ошибку». Но в целом аморализм японских действий ему импонировал, он обратился к японскому послу со словами: «Вы объявили войну правильно. Это единственно правильный метод. Надо бить как можно сильнее и не терять времени на объявление войны».