Эдуард Перруа - Столетняя война

Ведь больше всего, как всегда в подобных случаях, пострадало сельское хозяйство. Здесь ханжеский тон королевских грамот о помиловании, громкие заявления хронистов, по традиции весьма склонных к одобрению действий власти, полностью согласуются с неопровержимыми свидетельствами архивных документов. Некоторые кантоны были практически обращены в пустыню. Жители умерли или бежали от эпидемии либо с приближением рутьеров. Самые смелые вернулись, когда опасность миновала, но их было так мало, что в некогда процветавших деревнях теперь осталось всего по несколько дворов. Производительность земледелия упала настолько, что возникла опасность нехватки его продуктов для пропитания городов, где подорожание жизни и голод ставят под угрозу жизнь бедных ремесленников. От такой ситуации беднели все, кто живет за счет земли, а особенно сеньоры, чья земельная рента обращалась в ничто по мере расширения ланд и целины. С тех пор как война прекратилась, в каждой провинции начиналась энергичная восстановительная работа, направленная на возрождение пришедших в упадок доменов, создание условий для земледелия, пересмотр норм оброков, выплачиваемых за держание земли. С этим движением возрождения связаны и ордонансы Карла VII, до мелочей расписывавшие порядок управления королевским доменом. Аналогичные усилия предпринимались всеми крупными земельными собственниками, как светскими, так и церковными. Сочинение Иоанна де Бурбона, аббата Клюни, к счастью сохранившееся в архивах и потому доступное для изучения, — несомненно, не единичный пример. Повсюду старались привлечь крестьян к земле, объединяя держания, облегчая чинш, переводя самые тяжкие повинности в денежные и даже иногда приплачивая на обзаведение хозяйством — сеньор рассчитывал возместить эти затраты за счет будущих повинностей. Бесспорно, такая политика принесла конкретные результаты. Несомненно, достигнуть их можно было и быстрее. Но этому возрождению сельского хозяйства недоставало надежды на более щедрый доход, который бы ускорил демографический рост. Бремя налогов, особенно чувствительное для «бедного землепашца», будет беспрерывно расти до самой смерти Людовика XI, тормозя возрождение села. Возможно, следует учесть и тот факт, что горожане, все в большей степени получавшие возможность приобретать владения сеньоров, проявляли себя менее либеральными по отношению к держателям, чем старые имущие классы: из тщеславия нуворишей они строго требовали выплаты пошлин и повинностей, уклонявшихся от этого крестьян привлекали к суду и в конечном счете действовали во вред собственным интересам в широком их понимании.

Тем не менее в нашем сельском ландшафте остаются неоспоримые следы этого возрождения — религиозные и гражданские постройки, церкви, помещичьи дома, жилища, свидетельствующие о строительной лихорадке, охватившей страну, которая наконец избавилась от векового бедствия. Конечно, строительство не прекращалось никогда, даже в самые мрачные периоды, и особенно в городах, где экономический кризис сказался менее остро. Ведь именно в первой трети XV в., среди бедствий гражданской и внешней войны, хрупкое и слащавое искусство XIV в., высшее достижение готической классики, с ее воздушными витражами, ее слегка вялой лепкой, ее грациозным и манерным скульптурным декором уступило место тяге к обновлению и оригинальности, результаты которого дадут о себе знать вплоть до триумфа итальянского Возрождения. Нам плохо известно, какие влияния позволили французской готике вновь более чем на век вернуться к жизни. Может быть, пример английской архитектуры, уже развивавшейся в направлении более вычурных форм, вдохновил отдельных художников англо-бургундской Франции, а после их начинания были подхвачены по всему королевству. Именно лепка нервюр с их открытыми ребрами и призматическими профилями всегда придает основным линиям постройки их суховатую выразительность. Та же сухость проявляется в угловатых складках драпировок, в растительном декоре, блистающем пышностью савойской капусты и густой листвы. Барочная вычурность особенно ощутима в использовании обратной кривизны, то есть фигурных выкружек, и в том орнаментальном изображении огня в оконных переплетах-горбылях, из-за которого это искусство назвали пламенеющим. Первые свидетельства этого обновления появились задолго до 1450 г.: Руан, Труа, Бурж — достаточно упомянуть эти три города — сохранили для нас очаровательные образцы такого искусства. Как только вернулся мир, оно восторжествовало повсюду, вплоть до самых маленьких деревень, где в настоящей лихорадке перестройки спешили восстанавливать разрушенное, воссоздавать развалившиеся постройки в духе нового времени, строить для богатых более просторные и удобные жилища вместо крепостей, где те укрывались во время бури. Принимая в сельских церквах более строгие и менее избыточные формы, чем в городских зданиях, оно на местах приспосабливалось к провинциальным вкусам, порой порождая настоящие художественные школы, которым, как, например, в Бретани, была суждена долгая и благополучная жизнь.

Города в целом пострадали меньше, чем сельская местность. Их население, порой значительно сократившееся, не теснилось на своих слишком просторных землях за городскими стенами, где незаселенные пространства занимали фруктовые сады, парки и поля. Иногда демографический дефицит здесь частично восполнялся за счет притока сельских жителей, бежавших из своих деревень и приспосабливавшихся к городской жизни. Никакие осады, выкупы, грабежи, ненасытность налоговых служб, небезопасность дорог никогда не останавливали коммерции, от которой горожане богатели. Ремесла, несмотря на мелочную и жесткую регламентацию, продолжали процветать. Города Шампани, Пикардии, Нормандии, сама столица и в меньшей степени Бордо с приходом мира очень быстро восстановили прежние темпы производства и торговли. Новая эпоха процветания началась для городов по Луаре во главе с Туром: их богатство росло из-за длительного пребывания двора. Сукноделие за полтора века испытало значительную децентрализацию и больше не было исключительно монополией Нидерландов. Наконец, активизировалась торговля между городами по мере того, как повышалась ее безопасность и богатели самые смелые менялы, банкиры, дельцы.

Но пусть нас не вводит в заблуждение эта активизация. В торговой конкуренции, где отныне участвовали все европейские страны, доля Франции теперь была гораздо меньше, чем до длительного испытания, только что пережитого ею. Фландрия, Артуа, Бургундия уже не входили в состав королевства, и их богатство, сильно выросшее после 1450 г., не приносило пользы ни королю, ни его подданным. Важные пути международной торговли, когда-то проходившие через провинции Капетингов, теперь окончательно удалились от них. Выходя из Флоренции и Венеции, они переваливали центральные Альпы, обеспечивая процветание женевским ярмаркам, которым Лион никогда не сможет создать серьезную конкуренцию, потом пересекали Южную Германию — настоящий рай международного банковского дела и, пройдя через Рейнскую область, заканчивались в Антверпене, чье сияние уже затмевало ветшающую славу Брюгге. Французские ярмарки, число которых множилось из-за некой искусственной конкуренции, лишь на периферии и косвенно участвовали в этом европейском движении, из которого подданные короля слишком часто бывали исключены.