Франсуа Блюш - Ришелье

Зато или вместо этого Ришелье является дворянином. «Дворянство имеет одно большое преимущество, которое с восемнадцати лет ставит человека в выигрышное положение», — писал Паскаль. Таков случай нашего героя, принявшего сан в двадцать один год, а в тридцать семь ставшего кардиналом. Дворянство было земельным и военным. Ришелье всю свою жизнь будет собирать земли (в Рюэйе, Фонтенбло, Сен-Жермене и Париже), что не помешает ему оставаться парижанином. Что касается войны, она была для него «идеей фикс», в полной мере отвечая его честолюбивым замыслам. Учась в Академии кавалерии господина Плювинеля, Арман Жан рассчитывал завоевывать свои чины в атмосфере еще сохранившегося рыцарства, которое поддерживали крупные и мелкие дворяне королевства, католики и протестанты. Внутрисемейные события вынудили его стать священником, но он еще возьмет блистательный реванш — в 1628 году, стоя на большой дамбе, запирающей Ла-Рошель, и в 1630 году, восседая верхом на площади Пиньероли. Вокруг него, вместе с ним или в оппозиции к нему ту же склонность к войне обнаруживали многие служители церкви: кардинал-инфант, архиепископ Анри де Сурди, кардинал де Лавалетт и др.

Ришелье родился в 1585 году, в разгар религиозных войн. Эта бесконечная гражданская война открыла неожиданные перспективы для дворянства, не столько в смысле обогащения — за исключением выкупов и грабежей, — сколько в смысле независимости. Кроме того, принадлежность к какой-нибудь конфессии, провинции, местному клану способствовала возникновению новых отношений, весьма напоминавших феодальные. У короля была собственная армия. Свои армии были у принцев и протестантских вожаков, кроме того, существовали вооруженные банды, ищущие нанимателя наемники; в этой бесконечной анархии участвовали знать, дворяне, лжедворяне и авантюристы. В период 1562–1634 годов любой человек с амбициями, у кого хватало отваги и удачи, мог фактически беспрепятственно вести «дворянскую жизнь» (не работать руками, не торговать, не занимать административные должности), если на то была воля Провидения, и стать признанным дворянином — два поколения военной службы или четыре поколения без уплаты податей. После 1634 года — эти изменения были заложены кардиналом — король наведет порядок, устранив лжедворян. Но в XVI веке существовал довольно легкий способ стать дворянином: доказать, что ты обладаешь феодом и на протяжении двух поколений не платишь налогов, налагаемых на мещан за приобретение феода. А если подобная собственность сочеталась с почетной воинской службой по крайней мере на протяжении двух поколений, то такая семья весьма редко причислялась к простолюдинам. Положение о податях января 1634 года усложнит жизнь лжедворян; «большое расследование» Кольбера (1666–1674) окончательно упорядочит состав второго сословия.

Из этого следует, что вся жизнь Ришелье, а не только его управление страной, протекала в момент наивысшего пика производства в дворяне. Имея лошадь, широкополую шляпу и шпагу, вы гордо въезжали на постоялый двор, и его хозяин уважительно обращался к вам: «Мой господин». Таким образом, становится понятно, что Атос (граф де ля Фер) был настоящим дворянином, а д’Артаньян и Портос — солдатами удачи и лжеаристократами. Потому-то, дабы доказать свое истинно благородное происхождение, дворяне называли себя маркизами, подобно старшему брату кардинала-министра; однако лжедворяне тут же переняли эту манеру, о чем свидетельствует Лабрюйер.

В этой смутной аристократической неразберихе крутилось столько народу, что истинные аристократы (военные, или «старинные», или некогда назначенные королевской грамотой благодаря своим феодам или судейской службе) смирились с наплывом мошенников (что сохранилось и до наших дней) и не тратили попусту время, отделяя зерна от плевел. Лишь иногда они проявляли снобизм по отношению к судейским. Откуда пошло предубеждение, разделившее дворян шпаги и мантии. Но знаменитое противостояние, которому уделяется так много внимания в университетских трактатах, никоим образом не соответствовало борьбе социальных классов: со времен Генриха II до Людовика XIII судьи занимали важное место как при дворе, так и в правительстве и администрации (интенданты и дипломаты). Шпага и мантия означали «сословия», параллельные профессии, иногда стиль жизни и поведения. Дворяне мантии были более образованны и отличались строгими нравами. Дворяне шпаги транжирили деньги, любили риск и показную мишуру; дворяне мантии предпочитали тишину, размышления, экономное ведение хозяйства. К тому же «сословия» часто относились к личности, а не роду. В семье Арно были и те и другие; у Марильяков Луи Марильяк был маршалом и дворянином шпаги, а Мишель Марильяк — дворянином мантии, хранителем королевской печати.

Ришелье повезло (в политическом смысле) в том, что некий крайне тщеславный человек назвал бы неудачей в плане социальном: он родился дворянином с военными традициями по линии дю Плесси, а по линии матери происходил из судейского дворянства и буржуазии. Из этого следует, что, во-первых, он мог гордиться происхождением из семьи старинной аристократии, что подтверждает мелкий подлог в начале генеалогического древа. Во-вторых, он не имел ни права, ни желания презирать дворян мантии. Он всегда был сторонником синтеза обоих сословий, превращая своих кузенов Ла Портов в губернатора, великого приора и маршала Франции.

Некоторые авторы считают его врагом мантии. Это неверно и нелогично. Большинство «воспитанников» кардинала были судейскими (или стали ими) — и большинство дипломатов на службе короля, и большинство информаторов, необходимых главному министру. Назначая верного слугу государства на какой-либо пост или повышая его в чине, он никогда не забывал подтвердить его благородное происхождение — по крайней мере дать ему один из титулов маркиза без маркизата. В своей, дворянской, среде он ценил только сторонников и преданных ему людей. В окружении равных ему он поддерживал Тюренна, но презирал его брата, герцога Бульонского. В чуждом окружении он не собирался ни унижать, ни превозносить высшую знать: он сражался с высокопоставленными бунтовщиками (Вандомом и Монморанси), но вознаграждал знатных верноподданных. То же касалось аристократии мантии. Ришелье не меньше, чем короля, раздражал эгоизм парламентских судей и их непроходимое упрямство, когда им не нравились королевские эдикты. Это не мешало ему использовать таланты Машо, Лаффема, Сегье, Лобардемона или будущего канцлера Мишеля Ле Телье. А ведь все эти люди, сотрудники короля и кардинала-министра, происходили из судейских.

Ришелье за сто лет до Монтескье знал или догадывался, что в основе монархии лежит честь. Наследственность, традиции, образование, начало карьеры научили его, что аристократия является стражем и гарантом этой чести. Сильному государству, о котором мечтал Ришелье, требовался фундамент из верности и чести. Требовалось заставить второе сословие понять это. Вместо того чтобы сражаться на дуэлях, пусть аристократия поставит свою шпагу на службу правителя! Вместо того чтобы культивировать свои различия, пусть шпага и мантия устроят мирное и чистосердечное соревнование в служении государству — каждый согласно своей компетенции, желанию и выбору.